«Если», 1996 № 05
Шрифт:
— Должен сказать, вы все удивительно добры ко мне. Вы приняли меня, постороннего, в свою компанию…
— Ну какого же постороннего! Кому-то когда-то вы были посторонним, но больше вам им не бывать. Неужели не понятно? Вы теперь один из нас. У нас было свободное место, вы его заняли. И останетесь здесь навсегда. Отсюда вам не уйти.
— Вы намекаете на то, что отсюда нет выхода?
— Пробуем его отыскать. Каждый из нас пробовал, некоторые не один раз. Но уйти никому не удавалось. Да и куда идти? Ведь мы не знаем ни своих пленителей, ни причин нашей неволи.
В гостиной появился Андервуд, опустился на диван
— У нас есть несколько гипотез, — сказал он. — Но беда в том, что нет возможности выяснить, какая из них верна. Не исключено, что мы давно догадались о причинах нашего заточения, но наверняка мы не узнаем ничего никогда. Самой романтической точки зрения придерживается Инид. Она полагает, что нас пасут некие сверхсущества из отдаленных районов Галактики, пасут ради изучения. Понимаете, исследуют нас как образчики человеческой породы. заперли нас здесь, как в лаборатории, но ни во что не вмешиваются. Хотят понаблюдать за нами в естественной обстановке и разобраться, чем мы дышим и что из себя представляем. По ее мнению, при таких условиях нам надлежит вести себя культурно и выдержанно, как мы только сумеем.
— Сама не знаю, верю ли я в это всерьез, — вставила Инид, — но чем плоха идея? Уж во всяком случае, она не безумнее некоторых других догадок. Например, кое-кто теоретизирует, что нам просто-напросто дали шанс продемонстрировать все лучшее, на что мы способны. Какой-то благодетель освободил нас от всех житейских невзгод, поместил в приятную обстановку и предоставил сколько угодно времени на развитие наших талантов. Нас вроде бы взяли на содержание.
— Но какой прок в подобной затее? — спросил Лэтимер. — Если я правильно понял, мы отрезаны от всего остального мира. Что бы мы здесь ни создали, никто об этом не узнает…
— Почему же никто? — возразил Андервуд. — У нас случаются пропажи. У Алисы исчезла запись одной из ее музыкальных композиций, у Дороти — роман, а у Инид — сразу несколько стихотворений.
— По-вашему, кто-то проник сюда и забрал их тайком? Забрал не случайно, а с выбором?
— Это всего лишь догадка, и не хуже многих других, — подвел черту Андервуд. — Бесспорный факт, что отдельные наши произведения исчезают. Мы ищем их, ищем и никогда не находим.
Наконец-то появился Джонатон с напитками и возвестил:
— Давайте угомонимся и прекратим болтать. Алиса в настроении поиграть. Кажется, Шопена.
Когда Андервуд проводил Лэтимера в отведенную ему комнату, было уже поздно. Комната оказалась даже не на втором, а на третьем этаже.
— Нам пришлось предпринять небольшое переселение, — сообщил Андервуд, — чтобы вам досталась именно эта. Она единственная, где есть верхнее остекление. Правда, потолок наклонный из-за скоса крыши, но надеюсь, вам здесь будет удобно.
— Так, значит, вы знали о моем прибытии загодя?
— О, да, узнали дня три назад. Прислуга шепнула нам словечко — прислуга всегда в курсе всего. Но когда вы прибудете точно, было неизвестно до вчерашнего вечера.
После того как они с Андервудом пожелали друг другу спокойной ночи, Лэтимер довольно долго стоял в центре комнаты, озираясь. Прямо под потолочным
«Но это же непредставимо, твердил он себе, этого никак не могло случиться!» Он попытался припомнить последовательно события, приведшие его в эту комнату, в этот дом, шаг за шагом заманившие его в ловушку. Возник агент по недвижимости в Бостоне, рассказавший ему про домик в Вайалусинге: «В точности то, что вы ищете. Стоит отдельно, никаких близких соседей. Милях в двух — деревушка. Если вам нужна прислуга, чтобы приходила раза два в неделю, спросите там. Вокруг домика поля, и всего полмили до берега. Захотите поохотиться — осенью будут куропатки и перепела. И рыбалка, если она вам по сердцу…»
«Ладно, подъеду туда, погляжу», сказал он агенту, и тогда тот стал объяснять ему маршрут… А может, Лэтимер попал не на ту дорогу по собственной бестолковости?
Взгляд пленника тем временем перескакивал с предмета на предмет. В углу комнаты стояла кровать, а рядом тумбочка и на ней лампа. В другом углу уютной группой собрались три мягких кресла. На стене висели полки с книгами и возле них картина. Удивительно, ему понадобилось несколько долгих минут на то, чтобы признать ее. Она же была его собственная, написанная годы назад…
Бесшумно переместившись по ковру, он встал напротив картины. Одна из тех, которые ему самому особенно нравились, честно сказать, он ни за что не расстался бы с нею и тем более не стал бы ее продавать, если бы в тот момент его не одолела отчаянная нужна.
Герой сидит на крылечке ветхой хижины. Рядом, на земле, там, где ее обронили, валяется газета, раскрытая на странице объявлений о найме. Из нагрудного кармана подчеркнуто чистенькой, хотя и поношенной рабочей рубахи торчит уголок конверта — серого невзрачного конверта, в каких рассылаются чеки социальных пособий. Натруженные руки безнадежно опущены на колени, лицо покрывает многодневная щетина, седеющие виски отбрасывают мертвенно-серый отсвет на все лицо. Волосы, давно не стриженные, свалялись и спутались, брови густые, костистые, а под ними, в глубоко сидящих глазах застыло выражение безнадежности. У самого угла хижины пристроилась тощая кошка, к стене прислонен сломанный велосипед. Человек не смотрит на них — взгляд его устремлен на заваленный мусором двор. А вдали, у горизонта, угадываются прямые, сухопарые фабричные трубы, над которыми вьется слабый дымок.
Картина была в тяжелой золоченой раме, и поневоле получалось, что это не самая удачная окантовка для такого сюжета. К раме прилепилась бронзовая табличка, и не надо было напрягать зрение, чтоб угадать подпись. Он знал назубок, что там написано:
«Безработный». Художник Дэвид Ллойд Лэтимер.
Сколько же лет назад это было? — спросил он себя недоуменно.
Пять, а то и шесть? Помнится, натурщика звали Джонни Браун. Джонни был славный малый и позировал Лэтимеру неоднократно. Однако после этой картины Джонни исчез из поля зрения художника. Лэтимер справлялся о нем повсюду, даже в портовых притонах, но и там никто больше не видел Джонни и не ведал, куда он подевался.