«Если», 2002 № 03
Шрифт:
Мой сон был глубок, но не спокоен, поэтому я запутался в простыне. Медленно, глубоко дыша, я пытался расслабить все мышцы, не слишком ими двигая. Потом поднял голову, осмотрел себя, но не увидел и не почувствовал ничего и уже едва не вздохнул от облегчения. Но тут что-то сверкнуло в разгоравшемся свете. Совсем крохотное. Около самого лица. Рядом с сердцем.
Там, в шатком равновесии, на сбившейся простыне, лежал изящный шедевр искусства резчика, приведший меня в ужас. Бабочка, мастерски сделанная из черного вулканического стекла. Настоящая обсидиановая
В народе поговаривают: если обращаться с бабочкой как можно бережнее, снять с себя и отложить, не поломав, не разбив и не порезавшись, то судьба дарует тебе жизнь. Малейшая оплошность — и ты обречен.
Я вспомнил, как мать всегда просила меня быть осторожным и как моя беспечность приносила ей боль и разочарование. Мучительным усилием я выпростал руку из-под простыни. Бабочка покачнулась и скользнула в складку ткани. Я медленно потянулся за ней, целясь в плоскую поверхность крыльев. И взвыл, когда край черного прозрачного крылышка впился мне в палец. Я инстинктивно отдернул руку. Бабочка, словно живая, пролетела через всю комнату, ударилась о стену и рассыпалась черными искрами.
Я вскочил, высасывая кровь из пальца, подобно жаждущему богу, и подумал: «Пусть меня и зовут Счастливчиком, теперь уже нет ни малейшего сомнения, что родился я на второй день Кролика».
Явившись на зов дядюшки Тлалока, я обнаружил, что он трезв. И не собирается пить. Дурной знак. Очень дурной.
Я встал на колени и низко склонился, чувствуя, как его глазки буравят мой затылок. Он не разрешил мне подняться, только продолжал пялиться с видом оцелота, который никак не может решить, то ли немного поиграть с глупым птенчиком, то ли сожрать сразу.
— Насколько мне известно, прошлой ночью в твоей квартире произошло некоторое недоразумение, — промолвил он наконец.
Выслушав всю историю, он не выказал ни малейших эмоций.
— Похоже, кому-то понадобилось то, что у тебя есть, — мягко заметил он.
— Похоже на это, дядюшка-цзин.
— Что? — вдруг взвился он. Голос его подействовал на меня подобно удару кнута. — Что им нужно?
— Клянусь будущей могилой, дядюшка, я не…
— Что ты взял у хуэтлакоатля? — проревел он.
Я съежился.
— Ничего, дядюшка. Даю слово. Спросите Девять Оленей, если не верите.
— Его уже допрашивают. Другие, — медленно протянул дядюшка. — Твоего кузена Девять Оленей взяли вчера. По всей видимости, сделал это Тень Императора. Похоже, его императорское величество все-таки решил поинтересоваться гибелью хуэтлакоатля.
Я вдруг почувствовал, что, несмотря на кондиционер, покрыт потом. Противная влага уже пропитала тунику под мышками и постепенно стекала по спине и груди. Трудно даже представить, чем все это кончится.
Дядюшка снова уставился на меня, совсем не обнадеживающим взглядом.
— Не так уж редко случается, — мягко заметил он, — когда кто-то,
Я припомнил, что случалось с такими людьми… теми, из которых дядюшка Тлалок решал сделать пример в назидание остальным, и вздрогнул. Поверьте, бывает участь куда страшнее, чем когда с тебя медленно сдирают шкуру.
— Дядюшка-цзин, еще раз клянусь, что не утаил ничего. Своей могилой клянусь, — повторил я.
Дядюшка продолжал глядеть на меня так, что сразу было понятно: могила для него не просто метафора. Потом он откинулся на спинку, положил одну руку на Смерть, другую — на Чудище Земли и снова оскалил зубы в хищной ухмылке.
— Я верю тебе, мальчик мой. Ты говоришь, будто ничего не брал, и, разумеется, никогда бы не стал лгать мне.
— Еще бы, дядюшка, — прохрипел я.
— Значит, не о чем спорить, — объявил он с той же ужасающей сердечностью. — Но, племянничек…
— Что, дядюшка?
— Если найдешь эту вещь, сразу скажешь своему старому дядюшке, так ведь?
— Конечно, дядюшка. Конечно.
Он сделал знак, и я, не вставая с колен, поспешно попятился к порогу.
Я бродил по улицам, изучая собирающиеся облака и игру света на поверхности вод залива. Идти было некуда. Поговорить не с кем. Люди, которые вроде бы что-то знали обо всем этом деле, плохо кончали.
На оживленном перекрестке стоял старик со спутанными волосами традиционного священника и с вялой, очевидно, накачанной наркотиками гремучей змеей в руке. Завидев меня, он ткнул рептилию мне прямо в нос.
— Только за единственную маленькую золотую монетку, — прохрипел он голосом, съеденным годами сидения над священным дымом, — я позволю погладить благородного гада, который предупреждает жертву, прежде чем нанести удар. Это брат Крылатого Змея, подарившего нам закон и культуру. Прикосновение принесет тебе удачу.
Морда змеи почти уткнулась мне в лицо. Пасть открылась, обнажив зубы. Однако хвост с погремушками бессильно болтался.
— Сомневаюсь, о немытый, — отозвался я, не замедляя шага. — Твой друг, похоже, готов сделать исключение и застрекотать после того, как меня ужалит.
— Святотатец! — завопил старик мне в спину. — Боги тебя накажут!
— Знаю, знаю, — отмахнулся я.
Вся беда в том, что я понятия не имел, в утаивании какой реликвии меня подозревали. Я боевой топор, чистильщик, а не мелкий воришка. И что же именно я мог сунуть под плащ, вытащить из храма Магистра Смерти и спрятать в квартире или ином тайнике? Чем эта вещь так важна?! И почему могла находиться на теле мертвого хуэтлакоатля?
А может, и в теле?
Мысль была слишком отвратной, чтобы додумывать ее до конца. Кроме того, на шее дыбом встали волоски, а это означало, что меня преследуют. Старый болван с одурманенной змеей все еще пялился на меня. И не он один. Прохожие отворачивались, стоило им поймать мой взгляд, но я видел: все остро ощущают мое присутствие. Каждое окно и каждый угол таили в себе угрозу.