«Если», 2004 № 04
Шрифт:
Наконец мы с Майком забрались в открытую кабину локомотива и взмахнули флажком, чтобы возвестить о готовности. Представитель В&НС с выверенным хронометром встал на зеленой линии, проведенной поперек рельсов всего в метре от обоих локомотивов. Продержав хронометр поднятым не менее десяти секунд, он дождался, пока человек из правительства, заправлявший двухколесной пушкой, поднес к ней факел. Прогремел холостой выстрел, отдавшийся эхом в холмах к югу.
Майк оттянул рычаг, и я налег на левую балку. Просто так. На удачу. Локомотив рванулся вперед так же быстро, как на испытаниях, даже еще быстрее, выпуская пар, который тут же рассеивался
Но мы тоже орали, топали и махали, когда уже через десять секунд у «Сэм’ла» появилась стометровая фора. У нас не было манометра: у Майка не нашлось времени выколотить его. Но он куда больше верил в драмлинский металл, чем я — в котлы. Я-то видел, как два небольших железных котла разорвало вместе с рельсами, когда мы много лет назад впервые начали работать с паром. Так что мы мчались вперед на вере, исключительно на вере, не зная, сумеет ли драмлинский котел выдержать такое давление, и понимая, что если не выдержит, мы все равно этого не узнаем, пока Святой Петр не объяснит.
Ну и спектакль, должно быть, мы устроили! Майк произвел кое-какие подсчеты и знал, что нам понадобится каждый метр форы, как только «Звезда» разовьет скорость. Он все твердил, что не любит горизонтальных цилиндров, но это лишь потому, что мы не смогли сделать из драмлинов большой подшипник скольжения для боковых штоков. Больше всего мы боялись, что поперечные балки выскользнут из подшипников на такой скорости.
«Звезда Волинора» разгонялась ужасно медленно. Интересно, уж не велел ли Люк Горман своему машинисту дать нам фору для затравки, а потом промчаться мимо и показать нам хвост — как раз в ту минуту, как мы будем пересекать реку Доэ, стремясь к финишной черте? Я продолжал орудовать лопатой и регулировать воздухозаборник так, чтобы огонь горел поярче, а угли раскалились добела.
Майк наблюдал за поперечными балками, опасаясь, что они дадут слабину, и все дальше оттягивал рычаг по мере того, как шли секунды. Пока что сцепление колес с рельсами не нарушалось, но он был настороже, зная, что для такой мощности локомотив слишком легок, и если колеса начнут проскальзывать, мы потеряем скорость, которую, скорее всего, так и не наверстаем. «Звезда» слишком тяжела, чтобы потерять силу сцепления, но всего несколько секунд проскальзывания могут нам дорого стоить.
Мы, должно быть, успели пройти добрую милю, когда стало очевидно, что «Звезда» сокращает разделявшее нас расстояние. Майк перестал следить за балками и держал одну руку на раме, а вторую — на рычаге управления, постепенно, с большой опаской толкая его вперед, чтобы не потерять сцепления. К этому времени я был уверен, что мы делаем семьдесят миль в час: скорость больше, чем у любого локомотива, какой мы когда-либо строили или на котором ездили. Ветер ревел в ушах. Страшно было смотреть, как подпрыгивают балки: вверх-вниз, вверх-вниз. Сейчас они яростно трепыхались в полуметре от моего левого плеча… одно неосторожное движение, и моя рука превратится в кровавое месиво.
Расстояние неуклонно сокращалось. «Звезда Волинора» с каждой минутой оказывалась все ближе, и мимо пролетела отметка с цифрой «4». Значит, четыре мили уже пройдены. Лицо Майка перекосила жуткая
Майк оттянул рычаг назад, и мы почувствовали, что ускорение снова вернулось к нулевому. Тут и у меня появилось то же чувство пути, что и у Майка, и я понял: колеса больше не проскальзывают. Зато у «Звезды» таких проблем не было, так что она все прибавляла скорость. Майк снова толкнул рычаг вперед, и мы опять начали постепенно ускоряться, на этот раз помедленнее, молясь, чтобы не улетели с рельс.
Пройдено шесть миль, и хотя сцепление по-прежнему было неплохим, «Звезда Волинора» дышала нам в спину, все ближе, ближе… и наконец, выпустив черное облако дыма и клубящегося пара, она промчалась мимо с оглушительным ревом.
И вроде бы чуть замедлила ход, а я ощущал себя мухой, застрявшей в патоке, видя кочегара «Звезды», который махал нам рукой. Люка Гормана никак не назовешь ни дураком, ни хвастуном, и если он пообещал, что его локомотив сделает сто двадцать миль в час, то только потому, что его механики произвели подсчеты и знали точные цифры. Когда же Майк упомянул насчет ста пятидесяти миль, это означало, что он в своих утверждениях основывается исключительно на вере и шестом чувстве, а к математике прибегает в крайних случаях.
Потом «Звезда Волинора» рванулась вперед. Кочегар дернул за веревку, и большой паровой свисток пронзительно завопил в знак приветствия. А может, насмешки. Свисток резал уши, выворачивал тебя наизнанку, что говорило о халтурной работе мастера, наспех сляпавшего поделку, но кого это волновало?
Я застыл с лопатой в руке.
Мой амулет дернулся, раз, другой, третий, словом, пока не смолк свисток. Более того, сам «Сэм’л» тоже дернулся. Драмлинский металл двуплечного рычага, за который я схватился, словно пополз под моей потной ладонью, как ознобные мурашки.
Я вытащил амулет из-под рубашки, стащил с шеи, отшвырнул и уже хотел предупредить Майка, как левая поперечная балка вырвалась из подшипника и стала раскачиваться, будто гигантская палка, над нашими головами, не доставая до черепов всего на метр или менее того, а потом вывернулась, чтобы воткнуться между рельсами. «Сэм’л» затрясся, когда колесная ось лопнула, но мы не сошли с рельсов.
Майк взвыл от гнева и толкнул рычаг вперед до отказа, а я почувствовал, как скрежещут колеса под нами, пытаясь восстановить сцепление с рельсами и не находя его. «Звезда Волинора» была уже далеко впереди, а без левой балки… Нам еще повезет, если мы сумеем проползти хотя бы десять миль.
Майк протиснулся мимо меня, сыпля такими ругательствами, каких я от него отродясь не слышал, схватился за драмлинскую веревочную петлю, хлопавшую на ветру, и привязал к паровому клапану Розин свисток желаний. Думаю, одно хорошее проклятие заслуживает другого, и кроме того, я знал, в чем заключается единственное желание Майка. По лицу видел. Почти слышал, как оно отдается эхом в его голове, со всей неистовостью, какой он никогда не выказывает никому, кроме зажатой в щипцах раскаленной железной болванки и иногда меня.