«Если», 2008 № 11
Шрифт:
Видимо, речь шла о сыновьях Труадия от первого брака. Не потому ли так резко помирились падчерица и мачеха?
— Хозяйка! — Герда горестно усмехнулась и допила залпом. В фужере зашуршали, захрустели кубики льда. — Владелица! Слушай, ведь я растерялась… Что делать? Ничего не понимаю. Ты сам-то понимаешь?
— Нет, — честно ответил я (автопилот был выключен). — Еще налить?
— Иди сюда, — надломленным голосом позвала она.
«Подь сюды», — немедленно вспомнилось мне.
Подошел.
— Поцелуй меня.
Поцеловал.
Ну
Такое впечатление, что я теперь тот спасательный круг, за который все цепляются. Собственно, цепляются-то не за меня — цепляются за бота. В безумной нынешней свистопляске он один не впадает в истерику и безмозглым, державным своим спокойствием вселяет в людей надежду. Выплывем. Прорвемся. Увидим еще небо в алмазах.
В истерику за него впадаю я, Лёня Сиротин. Но это невидимые миру слезы. Подслушай кто-нибудь со стороны мои мысли, точно бы решил, что меня пора сдавать в психушку.
Там, снаружи, идет вовсю передел собственности, ломаются стратегии, учиняются подставы с таранами, а я, отгородясь от угрюмого этого бреда бледно-сиреневой парапетазмой (так, согласно словарю, называется занавес в театре), сижу и рассуждаю черт знает о чем.
Русский бес.
Не знаю, с чем это связано, однако русский бес почему-то всегда мелкий. Первым об этом проговорился, ясное дело, Пушкин. От лица Мефистофеля: «Я мелким бесом увивался…» Но пушкинский Мефистофель еще не совсем обрусел, он — немец. Романтический дьявол. У него плащ, шпага, берет с петушиным пером. Не лебезит, не порет чушь, в опере поет басом. Хотя нет, виноват, это уже не пушкинский, это гетевский Мефистофель. И булгаковский Воланд — немец. Он сам в этом признается.
Не наше это все, иноземное.
А настоящий русский бес, как мне кажется, возник лишь под пером Гоголя и долгое время прикидывался ничтожным чиновником, покамест не был нечаянно разоблачен Михаилом Чеховым. Когда тот впервые сыграл Хлестакова, публике померещился на подмостках черт: ворвался, обморочил, заболтал всех до одури — и сгинул. Причина проста. Михаил Чехов работал над ролью строго по Гоголю, без обычной актерской отсебятины. Хлестаков и сам не знает, что скажет в следующий миг. Услышал — ответил — забыл.
Чувствуете, куда я клоню?
Раньше я думал: бес.
Теперь думаю: бот.
Бес — бот.
Бот — бес.
Недотыкомка.
А знаете, что в русской литературе есть еще два персонажа, чья речь — точное подобие речи Хлестакова? Дробят языком, сыплют словами, не задумываясь о смысле. А в результате околдовывают людей и что хотят с ними, то творят. Два пустозвона, два болтуна.
Не догадались еще, кто такие?
Первый, разумеется, Петруша Верховенский из романа Достоевского (а роман-то, кстати, называется «Бесы»). Второй — Коровьев-Фагот из «Мастера и Маргариты». И тоже, между
Правда, в отличие от Хлестакова, эти двое не совсем искренни. Оба слегка прикидываются. И даже не слегка. Верховенский — тот открыто заявляет: «Но так как этот дар бездарности у меня уже есть натуральный, так почему мне им не воспользоваться искусственно? Я и пользуюсь».
И чем же он вам после такого признания не бот?
И чем я сам теперь отличаюсь от этих трех инфернальных персонажей? Наличием коробочки на поясе? Или количеством и частотой произносимых слов? Ну так это регулируется.
Я одержим ботом, как иные одержимы бесом.
О, эта притягательная сила бездарности и бесстыдства! Как она стремительно возносит нас на вершину жизни, как неудержимо толкает вверх по карьерной лестнице!
Странно. Не верю ни в сон, ни в чох, ни в вороний грай, а сам между тем рассуждаю о сатанинской сущности бота.
И все-таки как это ему удается?
В пору моего студенчества большой популярностью пользовалась такая игра: одного из компании выставляли за дверь, сказав, что, пока он там будет стоять и не подслушивать, мы ознакомимся с некоей историей, которую ему по возвращении в комнату придется восстановить, задавая по очереди каждому из нас простые вопросы. Возможные ответы: «да», «нет», «не имеет значения».
Разумеется, никакой истории не было в природе, а сама игра представляла собой тайное издевательство над тем, кого выставили за дверь. Если вопрос оканчивался на гласную, следовало отвечать «да», если на согласную — «нет», на мягкий знак — «не знаю» или «не имеет значения».
Иными словами, задающий вопросы, по сути, придумывал историю сам и забредал черт знает куда, ведомый своим злокачественным воображением.
Удивительнейшая порой складывалась похабель.
Смеяться уставали.
Правда, каждый раз требовалась новая жертва. Дважды не обманешь.
Собственно, я это к чему?
Да к тому, что бот выкидывает ответы примерно по тому же принципу, а окружающие, в меру своей испорченности, творят истории, творят кумира и еще бот знает что творят. Хотя даже бот не знает.
За него, как видим, думает социум.
Впрочем, помню случай, когда нам, студентикам, повеселиться так и не удалось. Выставленный за дверь отличник, вернувшись, спросил:
— Это трагедия?
— Да.
— Это трагедия Шекспира?
— Да.
— Это «Ромео и Джульетта»?
Мы ошалело переглянулись. Да. А что еще отвечать? Отличник пожал плечами и негодующе осведомился, в чем прикол.
Но отличники — они ж сами отчасти боты. А некоторые теперь даже и не отчасти.
Через пару дней секретарша-референт Лера вынула меня из бледной сирени и сказала, что ко мне товарищ из милиции. Ага, подумал я, кажется, нашелся наш камикадзе из «десятки» цвета «маренго». Бедняга. До суда точно не доживет.