«Если», 2010 № 11
Шрифт:
Как утверждалось в большинстве некрологов, последние годы он тихо и мирно прожил в своем доме на Темной стороне, думая одному только ему известные думы. Он порвал связи с человечеством, и лишь изредка его посещали врач и Джесси Джеймс, женщина теперь уже средних лет — по версии прессы, его личный помощник. Белл оставил значительные средства на содержание своего жилища, и оно будет обслуживаться до тех пор, пока Джесси Джеймс не переселится в него однажды, достигнув весьма и весьма преклонного возраста.
Если Белл в самом деле умер и кремирован, посетители, время от времени возникающие
Когда разнеслась новость о кончине Белла, я занималась рутинной ревизией в одном лунном парке. Сразу же заявила, что на сегодня работу прекращаю, отложила бухгалтерские книги и побрела мимо смеющихся детей, шумных аттракционов и ларьков с обычным ассортиментом продуктов, предназначенных для порчи зубов и увеличения обхвата талии. Не знаю даже, что я тогда чувствовала. Конечно же, не печаль. Новость не застигла меня врасплох. Не было и чувства невосполнимой утраты. Я успела выйти замуж, обзавестись дочерью и друзьями, сделать карьеру и внушала себе, что никогда не пойду дорогой Малькольма Белла. Но почему же тогда я все время думала об этом?
Думала и в ту минуту, когда спохватилась и обнаружила, что сижу на скамье напротив обиталища пары клонированных белых медведей. Свой корм они ели не даром, карабкались день-деньской на высочайшую точку своих владений и оттуда падали в пруд, привлекая уйму зевак. Шлепок брюхом о воду напоминал гром, а вздымающиеся брызги — взрыв. Среди посетителей парка не одна я такая нашлась — другие тоже подыскали удобные для любования медвежьим шоу местечки. Приятно, что ни говори, сидеть и смотреть, как звери, святая простота, радуются жизни.
Через некоторое время я пригляделась к логову. Двое взрослых медведей не испытывали неудобств, однако их территория была почти вдвое меньше, чем выглядела. Благодаря ухищрениям строителей со светом и перспективой воображению рисовались арктические просторы, где когда-то вольно гуляли предки этих зверей. На самом деле сходство с земным Заполярьем было лишь условное, да и наших медведей сегодняшняя Арктика убила бы так же быстро, как и лунный вакуум, окажись они вне купола.
Фреска на изогнутой полумесяцем задней стене медвежьего приюта изображала ледяные поля, густую синеву неба и кочующих морских котиков вдали. Картина меня восхитила: кажется, каменные элементы вольера сливаются с фреской, и почти невозможно угадать границу между настоящим и поддельным.
Фреске, разумеется, полагалось радовать не медвежий, а человеческий глаз — звери не способны оценить эти образы из истории своего вымирающего вида. Сидя в тепле искусственного весеннего дня, я подумала: интересно, медведи воспринимают свою естественную среду обитания в двухмерном изображении? А если воспринимают,
Конечно, не поймут. Они звери, а не философы. Но неужели это единственная причина, не дающая им найти ключ к отгадке? Будь у полярного медведя хотя бы воображение и логика сумасшедшего Кена Дестри, смог бы он поверить, что способен преодолеть невидимый барьер и с помощью этой веры оказаться в краю, который считает родным?
Люди на такое способны. Я это знаю наверняка, потому что видела своими глазами.
Вопрос в том, должна ли я отдать этому путешествию собственную жизнь.
Не стану утверждать, что решение пришло ко мне именно тогда. В старый дом Малькольма Белла я переехала только через тридцать лет, и все это время сомневалась и колебалась. Могу только сказать, что кое-какое влияние на мой выбор тот день в парке оказал.
Еще один заслуживающий упоминания день — это когда мы с Беллом впервые встретились и он велел взять его за руку.
Там был мир. И мир неплохой. С деревьями, не похожими на деревья, горами, слабо напоминающими горы, и небом, какого я прежде не видела никогда. Так красиво, так гостеприимно. Воздух — не надышаться; легкие наполнились энергией, взбодрилась каждая клеточка тела. А еще там было озеро, от него шел аромат, несомненно безопасный для человека — ведь в розовой воде вовсю плескались дети, играли с гладкокожими и большеглазыми животными: я бы их назвала котиками, будь у котика на лапе противопоставленный большой палец. На одном берегу пляж окаймляла цепочка коттеджей, скромных и по размерам, и по экстерьеру; над всеми без исключения развевался лунный государственный флаг, над некоторыми — флаги древних земных стран.
В тот день мы с Малькольмом Беллом спустились с холма и обнаружили, что среди коттеджей есть незанятые — их хозяева отправились путешествовать. Но поселок не пустовал, мне на глаза попалось не меньше двадцати человек в возрасте от младенческого до почти пожилого. Они узнавали моего спутника и приветливо махали с уютных веранд.
А тот, покинув анахоретову пустынь, как будто сбросил добрых тридцать лет. Пускай никуда не делись морщины и волосы остались седыми, но глаза наполнились жизнью, зажглись любовью к людям. Я вдруг засмущалась, но все ж посмела поинтересоваться, поведя вокруг рукой:
— Так что же, все они — отшельники Темной стороны?
Мой вопрос вызвал бурное веселье.
— Почти все, — отсмеявшись, ответил Белл. — Одни самостоятельно нашли сюда дорогу, а кое-кого, вроде этого молодца, — указал он на человека, сошедшего с крыльца и направившегося к нам, — привели мы, решив, что он того заслуживает.
Необыкновенной пышности усы придавали мужчине самый что ни на есть геройский вид. Судя по походке и протянутой для приветствия руке, настроен он был дружелюбно, но в его глазах я не увидела теплоты. «Ее и не бывает, — объяснил мне позднее Белл. — Не тот у него эмоциональный репертуар».