«Если», 2012 № 05
Шрифт:
— Пойдем отсюда, — сказал он. — Если в это дело мертвые невесты впутались…
— …и хворь на богадельню наслали! — догадался боцман. — Только погоди, сынок! При чем тут тогда повариха с кастеляншей? Их-то за что карать? Мертвые невесты женщин и девиц не обижают!
— Темное дело, — ответил Георг и задумался.
Перед глазами так и висела картинка: две ножки в легких туфельках, две маленькие ножки с высоким подъемом, изгиб которого загадочным образом волновал душу покруче любых обнаженных женских прелестей в портовых кабаках.
— Опять же, если мертвые невесты уж наказали богадельню, чего им теперь-то ее охранять? — спросил боцман. —
— Да уж… — буркнул Георг.
Ему было не по себе. Будущий капитан не желал отступать перед трудностями, а возвращение на «Варау» было именно отступлением. Даже когда знаешь, что ночью ничего предпринять невозможно, все равно смутно на душе. И стыдно — за то, что минуту назад испытал такой страх.
Вдова Менгден, оказалось, спать не ложилась — какое-то мудреное бабье тринадцатое чувство подсказало ей, что моряки скоро вернутся.
— Я тебя знаю, Сарво, — сказала она, — ты не успокоишься, пока не найдешь Матти, и Анса, и даже Фрица, которого сам чуть не убил, когда он дорогое кожаное ведро утопил.
— Не успокоюсь, — согласился боцман.
— Ты ведь уговоришь капитана дать тебе парней и пойдешь с ними на север, искать следы нашей богадельни.
— Уговорю и пойду.
— «Варау» до Аннерглима и с неполной командой дотащится. Так что Гросс даст тебе парней с условием — если ничего не выйдет, чтобы они своим ходом двигались в Аннерглим, тем более что сушей до него вдвое ближе, чем водой…
— Э-э, э-э! — завопил, опомнившись, боцман. — Женщина, ты о чем рассуждаешь-то?! О морских делах?! Святого Никласа побойся!
— Голова-то у меня есть, а на что она дадена? — спросила вдова. — Чтобы рассуждать! Так что ты не ори, как будто тебя якорной цепью к борту притерло, а слушай. Я с вами пойду.
— Черный сосун из тебя разум высосал, — сразу отвечал боцман. И, сделав пальцами рога, потыкал ими, как полагается, перед собой и за собой, потому что с боков черный сосун не подкрадывается.
— Ты славно шьешь паруса, мой красавчик, — заявила вдова, — и прошитая тобой шкаторина годится, чтобы на ней поднимать большие вердингенские бочки, никакой шторм ее не порвет. И умеешь ты дешево купить хорошую пеньку, а канаты сращиваешь — даже ювелир в лупу не разглядит, где и как ты это проделал. Но только душа у тебя простая моряцкая, без затей…
— Как это без затей? А кто Манштейну с Лейхольма булыжники в сундук подложил? Так что он тащил этот сундук на горбу, что твой осел, и вся команда со смеху помирала? — возмутился боцман.
— Вот-вот, булыжники в сундук подложить — на это ты способен. А чего похитрее придумать…
— Молчи, красотка. Знаю я, для чего ты решила за нами увязаться.
— Ну и дурак.
Тем и кончился разговор.
Солнце еще не осветило медных наверший герденских колоколен, когда дядюшка Сарво, Георг и Ганс уже стояли у городских ворот, ожидая, пока труба даст сигнал растаскивать в стороны их тяжелые створки.
По ту сторону терпеливо ждали купцы, моряки, рыбаки со свежим уловом, крестьяне на повозках. Город поставлен был довольно высоко, еще в те времена, когда на островах строили большие плоскодонные лодки и шатались по морю в поисках добычи; войти в речку Аву, огибавшую Герден, островитяне еще могли, но брать город по своему обыкновению штурмом с воды
Как раз о башне толковали каменщики, вместе с моряками ждавшие, пока отворятся ворота.
— Удалось-таки отвадить нечисть, — говорил один. — Слышал, брат Демидиус из Зеберау нарочно приезжал, брызгал наговоренной водой, он умеет!
— Ох, не вернулась бы, — сказал другой. — Думаешь, кто спрятал под камнями мой мастерок и пояс?
— Брату Демидиусу веры нет, — вмешался третий, — а вот тому, кого приводит ратсман Горациус, вера есть! Помяните мое слово — он не напрасно в черных чулках ходит! У него нюх на нечисть! И это он нечисть отвадил.
Тут Георг, стоявший к ним поближе, стал прислушиваться. А потом потянул за рукав дядюшку Сарво. Боцман тоже наставил ухо и узнал, что нечисть, которая завелась на стройке, воровала пробки от фляг, да так ловко: вот только что пробка лежала на плоском камне, где разложены обеденные припасы, и — бац! — ее уже нет. А потом ее вытаскивал из кармана человек, который вообще был в двадцати шагах от фляги, и сильно этому удивлялся. И после того как человек в черных чулках побродил вокруг строящейся башни, да чем-то побрызгал, да побормотал, зажмурясь, пакостей больше не было.
— Так, может, в богадельне эта самая нечисть завелась? — шепотом спросил боцмана Георг, отведя его в сторонку. — А горожанам сказали, будто хворь, чтобы не переполошить весь Герден.
— Но для чего тайно увозить старичков ночью? И что означает вот это? — боцман выставил толстый палец с серебряным перстнем.
— Я не знаю, но сдается, что ратсман приводил к башне того самого человека, который слонялся по богадельне и всюду совал нос… Вроде как тут концы с концами сходятся…
В этот момент завыла старая ржавая труба, с грехом пополам выводя сигнал «отворяя-яй, не зева-ай!». И через десять минут моряки уже стояли по ту сторону стены и глядели сверху на герденскую гавань.
Гавань была прекрасна. Во-первых, там были причалы для больших плоскодонок, чтобы разгружать стоявшие на рейде суда. Во-вторых — волнорез, любимое место летних гуляний девиц на выданье и их матушек. В-третьих — рукотворный канал, соединявший гавань с озером Герденданне, и широкий подъемный мост через этот канал. Поднимали его нечасто, и он тоже служил причалом, там мог даже флейт швартоваться, если точно знать время прилива и отлива. В-четвертых, у моста стояла деревянная башня, над которой развевался портовый флаг: два синих круга на красном поле, в правом круге золотой лев, в левом — золотой грифон. Наверху, под остроконечной крышей, висел большой фонарь с хитро устроенными стеклами и зеркалами, которые умножали свет от толстой свечи и делали его пронзительно-белым. Внизу жил маячный сторож.