«Если», 2012 № 05
Шрифт:
— Дорогой, не волнуйся, но я должна тебе кое-что объяснить. Так уж сложилось, что… Но ты, пожалуйста, не спорь, так будет лучше!
— Так?! — нервно произнес господин Симубак, потрясая веревкой. Только жене было совсем не до веревки — она ее не замечала.
А шепотом и с придыханием, глядя ему прямо в глаза, она объявила:
— Ты… должен уехать, любимый!
— Я? — удивился суперинтендант. — Любимый?
— Да, — закивала она. — Ты, мой супруг! Но это не ради меня, а единственно ради наших детей. Я знаю, ты ни в чем не виноват, но уж так получилось. И господин городской голова говорит, что ему очень больно, он скорбит. Нам обещают
Господин Симубак невольно повернулся к зеркалу. И впрямь, зрелище было не из самых приятных: лицо белее гербовой бумаги (прежних, конечно, лет), седые всклокоченные волосы, глубоко запавшие глаза… Господин Симубак раздраженно вздохнул. А жена продолжала:
— Я уже собрала тебе два саквояжа. А вот билет. Каюта — первый класс. Неделю будешь в море, успокоишься.
«Ну да, конечно же, — в сердцах подумал суперинтендант, — я должен успокоиться! И в самом деле: ну и что с того, что мир теперь фиолетовый? Другие ведь живут! И ведут себя так, как будто ничего не случилось. Вот только перешли на белые чернила. А больше ничего, говорят, менять не надо. Нет необходимости…»
— Любимый, будь благоразумен! — послышался вкрадчивый голос жены. — Ради нас!
Руки господина Симубака безвольно разжались, фиолетовая веревка упала на фиолетовый ковер… И он едва слышно прошептал:
— Я… с-согласен.
А назавтра рано утром шхуна под названием «Белокрылая чайка» подняла паруса и вышла в море. Фиолетовый город быстро растаял вдали, и господин Симубак, взяв зонтик под мышку, решил немного прогуляться вдоль борта. Дул свежий ветер, за кормой бежали лазурные волны, загорелые матросы сновали по вантам. Над головой у отставного суперинтенданта хлопали белоснежные паруса, под ногами сверкала изумительной чистоты ярко-желтая палуба. Мир снова стал цветным! Ну что ж, быть может, так оно и лучше, думал, оглядываясь по сторонам, господин Симубак, довольно он намаялся в этой удушливой чернильной мгле, довольно посмешил толпу! Но он никого не осуждает, каждый сам волен выбирать себе судьбу, поэтому если им так нравится жить в фиолетовом безумии, так и пускай себе живут. А он через каких-то семь дней спустится по трапу в нормальный многоцветный мир. Пройдет зима, потом еще одна, он обустроится на новом месте, приживется, а там, глядишь, и вызовет к себе семью, покажет их лучшим докторам…
Вдруг он вздрогнул и прислушался. Да, так оно и есть: один из матросов тихо спросил:
— Кто это там на палубе?
— Так. Фиолетовый, — ответили ему. — Пропащий человек. Это он только с виду белый.
Господин Симубак поднял голову вверх и хотел было крикнуть в ответ, что это неправда… Но не смог — он задохнулся от гнева и боли и остался стоять посреди палубы. Дул свежий ветер, шхуна все дальше и дальше уходила от берега, и прыгать за борт было страшно. Да и бесполезно.
Фелисити Шоулдерс
Маленькие города
Однажды в детстве Жак Жалле пришел домой с полными карманами песка, набранного на берегу, и медленно, тоненькой струйкой рассыпал его по дощатому
В 1918 году, когда Жак вернулся в городок, уже миновав средний возраст, ему показалось, будто здесь произошло то же самое: чудовищный ребенок закончил играть и сдул городок — улицы, дома и магазины — с лица земли.
Возвратившиеся обитатели городка реагировали на разруху по-разному: одни досадовали на Господа или Германию, другие собирали брошенное имущество, свое и чужое, пытаясь снова пустить его в дело, а третьи бодро планировали отстроить жизнь заново. Жак ничем подобным не занимался.
— Ну конечно! А чего вы ожидали? — сказала Элоиза, унаследовавшая от погибшего мужа городской постоялый двор. — У него во всем мире никогда не было места, которым бы он дорожил. Игрушечник! Кому нужны эти цацки в наше время?!
Это было правдой: Жак когда-то мастерил игрушки, как и отец, и дед… А совсем недавно он делал деревянные приклады для ружей на заводе. Он никогда не был ни солдатом (хотя даже мужчины постарше брали в руки оружие), ни мужем, ни отцом. Он был сыном и братом, но родители и сестра сюда не вернулись.
— Он как дитя, — судачили деревенские тетушки и, возможно, были правы.
Но многие горожане видели в Жаке свое подобие. Поначалу они советовались с ним по поводу градостроительства.
— Эй, Жалле, взгляни-ка на этот набросок новой церкви. Она будет гораздо крупнее и красивее, чем та, которую мы потеряли, — говорил месье Лебуф, булочник.
— Почему она должны быть крупнее, — спрашивал Жак, отрешенно глядя на угол старой церковной стены, видневшейся в дебрях разрушенной городской площади.
— Вот когда мы расчистим дорогу и засыплем воронки и окопы, — убедительно твердил месье Леклерк, — смотри, какой мы построим широкий и прямой путь. Городская площадь станет шире, а по центру мы поставим памятник нашим погибшим.
— Но почему она должна быть шире? — спрашивал Жак, как всегда, и через некоторое время городская общественность перестала с ним советоваться.
Ему помогли выстроить новый магазин на несколько метров дальше от старого фундамента, потому что улица непременно должна быть шире. Когда Жак обосновался в жилых помещениях позади магазина и повесил свежеокрашенную вывеску «Игрушки Жалле», горожане решили, что сделали доброе дело для человека, который состарился раньше времени. И добрую затею для нового города: открытые магазины означали возвращение к нормальной, мирной жизни. Конечно же, никто пока не думал об игрушках, но придет время и для этого. Каждый снова с надеждой смотрел в будущее.
В июне 1904 года в маленьком городке центральной Франции мадемуазель Ода Перро разрешилась от бремени самым замечательным в мире ребенком. Она и не подозревала о своей беременности, пока не начались схватки, ведь оставалась, как и всегда, тоненькой, словно тростинка. Поскольку Ода была не замужем, она пребывала в полнейшей растерянности. Лежа в постели, она страдала и молилась, когда ее подруга Георгина постучала в дверь. Георгина была искушенной во многих вопросах, а потому Ода восприняла ее приход как удачное явление божественного провидения.