«Если», 2012 № 05
Шрифт:
Отчетность по агрикультурам просмотрел мельком — и так понятно, что посевы дали хорошие всходы, что элитные сорта твердых пшениц и ржи способны не только прокормить колонию, но и вернуться зерном на материнку в качестве отсроченной платы за поставленное через дорогущий портал оборудование, предметы первой необходимости и агротехнику. Что еще важнее — посевы диких зерновых тоже дали хорошие всходы, а это значит, что сейчас, когда центры происхождения культурных растений со всем их потенциальным генетическим разнообразием уничтожены локальными конфликтами или просто недоступны (интересно, почему локальные
Здешняя варианта материнки, кстати, была вроде вполне приемлема — с хорошей биотой, правда без коэволюции цветковых растений и насекомых-опылителей, ну да в какой-то степени, может, это и к лучшему… Колонисты останутся без меда — что да, то да.
Интереснее другое…
Он умел угадывать фальшь. Мимика, движения глаз, рук, интонации… Никого так не тренируют, как инспекторов, и не только на скорость реакции и выносливость. Захар не врал. Тут все было в порядке.
Ни борьбы за власть, ни конкуренции, ни стяжательства, ни эксплуатации. Мечта человечества.
Под невесомым термоодеялом он уже почти уснул: мышцы приятно ныли после долгого перехода, и золотистое мерещилось под закрытыми веками.
Крупные женщины обычно двигаются легко. Она не была исключением.
Он чуть приоткрыл глаза — просто чтобы убедиться, что не ошибся.
От нее еле ощутимо пахло капустой и грибами.
И еще она была теплая и очень сильная. Гораздо сильнее, чем могло бы показаться, если судить по мягким, женственным формам. Не его тип женщин.
Он провел пальцем по чуть мерцающей линии, очерчивающей скулу и подбородок.
Она вздрогнула, вновь притянула его к себе с той же, удивившей его силой.
Потом отпустила, откинулась на постель. Чем-то она напоминала крупное морское животное, гладкое и массивное, не очень ловкое на суше, но прекрасное в своей родной среде. Похоже, постель и была ее родная среда, ее стихия.
— Я так тебе понравился?
Он все-таки испытывал некоторую неловкость, хотя, честно говоря, с чего бы? Оба взрослые люди… Она чуть повела массивным плечом.
— Ну, не противен, скажем так… Но ведь дело не в этом.
— А! — сказал он. — Свежие гены.
Он не видел, но почувствовал, как в темноте она кивнула.
— Это очень важно, — она даже приподнялась на локте, теплая прядь волос упала ему на щеку. — Думаешь, почему в древности гостю подкладывали в постель дочку хозяина, а то и жену?
— Причуды гостеприимства? — сказал он, чтобы поддразнить ее.
— Любой традиции найдется рациональное объяснение, — она явно увлеклась. — Они тоже боялись вырождения. Сколько народу было в тогдашних поселках, да ладно, даже в античных городах? Расстояние в день пути уже казалось почти неодолимым. Дороги опасны. А значит, близкородственные браки… никаких чужаков. Разве что случайные гости. Вот и пользовались случаем освежить генофонд. Иначе полдеревни — деревенские
— Веришь в рацио?
— Конечно. Любой традиции, любому самому глупому суеверию найдется свое объяснение. Стоит только копнуть.
Он подумал, что если здесь верит в рацио не только она, экспедиторам, похоже, пришлось нелегко. Но приятно.
Она вздохнула — словно земля, отдыхающая после сейсмического толчка, закинула за голову руки и удовлетворенно потянулась.
— А ты и правда здоровый, — сказала она одобрительно. — Я помню, как себя чувствовала после переброса. Это хуже похмелья. Или гриппа. Мутит, кости ломит… И как бы не очень хорошо понимаешь, где ты.
— Я правда хорошо тренирован, — сказал он, словно извиняясь.
И ты даже представить себе не можешь насколько, мысленно добавил он. Чтобы получить эту работу, надо рассыпаться под молотами тренировок и собрать себя заново. Не говоря уже о стимуляторах, о тонких химических настройках, знать о которых никому из посторонних не полагается. Потому что если вы о них узнаете, вы их тоже возжелаете.
— Хочешь, — она явно старалась выказать ему благодарность и доверие, — покажу свою реликвию?
— Это не очень… интимно?
— Ну да.
Она вновь приподнялась и склонилась над ним, на сей раз, чтобы бегло, без страсти, поцеловать его; его голую грудь задел шнурок с прохладным камешком.
— Это?
Он пошевелил рукой, чтобы ухватить кулон, но она шлепнула его ладонью, довольно сильно.
— Пусти. Не твое.
— Я думал…
— Нет. Это другое.
Она опустила босые ноги на дощатый пол. У нее были сильные ступни с красивыми длинными пальцами. Щиколотки, правда, толстоваты.
В окно лился ночной рассеянный свет.
Она склонилась над сброшенными на стул вещами, потом повернулась к нему: на ладони что-то маленькое, круглое.
— Вот.
— Что это? — он приподнялся на локте.
— Слушай.
Она сделала неуловимое движение ладонью. Музыка как бы закапала отдельными серебристыми шариками, все медленнее, ленивее.
— Музыкальная шкатулка?
— Нет. Просто коробочка. Ну, она не открывается. Просто играет. И сверху картинка… город. Какой, как ты думаешь?
— Вена, — предположил он.
— Угадал, — она пристроилась рядом с ним, большая и теплая, молоточки теперь стучали еще тише, чуть приглушенные ее ладонью. — По музыке, да?
— Да.
Когда-нибудь эти дорожки и бугорочки сотрутся и серебряные молоточки смолкнут. Надо будет ей сказать, чтобы не заводила ее слишком часто.
— У нее есть документированная история. Заверенная…
— Это здорово, — осторожно сказал он.
Интересно, почему в этой партии у всех склонность к вещам, из которых можно извлекать звуки? Часы с боем, губная гармошка, музыкальная шкатулка. Так бывало: одна группа тащит с собой сплошь старые фотографии в рамках, тончайшие фарфоровые статуэтки и репродукции картин, другая — серебряные ложки и бабушкины платья… Словно группы переселенцев по какой-то странной закономерности состоят то из кинестетиков, то из визуалов… Эти вот — аудиалы, надо же.