«Если», 2012 № 09
Шрифт:
— Я иду с вами, и это не обсуждается, — в ее голосе прозвучали металлические нотки. Виташ и Крозельчикюс переглянулись.
— Крозельчикюс, вы не правы насчет грязного дела, — горячо зашептал Виташ. — Я не все могу вам рассказать, но поверьте, вы оказываете «Спектруму» неоценимую услугу.
— Думаете, меня впечатляют ваши детские игры в политику? — Крозельчикюс скептически поднял бровь. Отодвинул рукой заросли плюща и сказал: — Прошу.
Следуя привычке хранить и систематизировать не только музейные экспонаты, но и любую информацию об окружающем
— Вы недооцениваете «Спектрум». Знаете ли вы, какую библиотеку по теме человеческого зрения нам удалось собрать? — в голосе Виташа звучал неподдельный фанатизм. — Я намедни читал научный труд некоего Яна Далтона — это удивительно, что он пишет…
— Я не слышал о таком ученом.
— Уж об этом в Штайнграу побеспокоились. А о Менделе вы слышали? Гениальный ученый, светило. Сгинул в Богнице вслед за Далтоном.
— Ваши ученые были душевнобольными?
— Они позволили себе сомнение.
Крозельчикюс достал часы из жилетного кармашка. Семнадцать пятнадцать.
— У нас не более получаса, — сказал он. — Поторопимся.
Три тени, крадучись, проскользнули через сад к черному входу, каким обыкновенно пользовались только технические сотрудники музея. Пропустив Виташа и Агату вперед, Крозельчикюс задержался. В шелесте деревьев и шуме ветра ему почудилось что-то тревожное. И дверь скрипела как-то не так. Предупреждающе. За изгородью как будто мелькнул свет фонаря.
Крозельчикюс мысленно посчитал до тринадцати и захлопнул за собой дверь.
Почувствовав знакомый запах щелочи, которым было пропитано все здание музея, Крозельчикюс немного успокоился.
Виташ успел уже зажечь лампу и уйти по коридору далеко вперед, Крозельчикюс двинулся за ним, ориентируясь на пятно света.
— Стойте, пан Крозельчикюс! — тревожно прошептал где-то рядом голос Агаты. — У меня плохое предчувствие. Не пойдем туда.
— То есть как не пойдем? — занервничал Крозельчикюс. Теперь и его накрыло плохим предчувствием, да так, что он счел за лучшее прислониться к стене. Агата взяла его за руку.
Тотчас раздался хлопок выстрела, крик, потом где-то впереди послышалось эхо голосов и шагов.
— Западня, — сдавленно прошептала Агата. — Что делать, пан Крозельчикюс?
Такого поворота событий Крозельчикюс никак не ожидал.
Разве мог он решить, что делать? Впасть в ступор и мелко дрожать, пока голоса и шаги не доберутся сюда? Потерять сознание от избытка чувств? Забиться в угол и не дышать?
Но прохладная маленькая ладонь сжимала его руку, и Крозельчикюс мужественным шепотом сказал:
— Уходите, панна Агата. Я задержу их.
Агата напряглась, впилась в его ладонь ногтями так, что, кажется, пошла кровь.
— Я боюсь, Станислас. Не оставляйте меня.
Это окончательно добило Крозельчикюса. Никто не звал его по имени уже пятнадцать лет, с
Он решительно распахнул дверь и вывел Агату наружу.
Кажется, здесь никто их не ждал.
На полпути к ограде Агата резко остановилась. Крозельчикюс едва не упал от неожиданности.
— А как же вы теперь вернете свой гелиофор? — спросила Агата. — Ведь гелиография осталась в музее…
— Пойдемте, панна Агата, не стойте тут, — зашипел Крозельчикюс.
— Нет! — почти закричала Агата. — Немедленно возвращаемся! Пан Крозельчикюс!
Крозельчикюс затравленно оглянулся. Ни сторожа, ни хвостов он пока не заметил, но был уверен, что с минуты на минуту они явятся сюда.
— Агаточка, миленькая, позвольте вывести вас отсюда. После поговорим.
— Но я не хочу, чтобы вас арестовали серые, — Агата почти плакала. Крозельчикюс растроганно улыбнулся.
— Ну, раз не хотите, значит, не арестуют. Как бы то ни было, возвращаться в музей нам незачем. Первой гелиографии там нет, — Крозельчикюс машинально поправил очки.
— Как так? — Агата привстала на цыпочки, пытаясь разглядеть лицо Крозельчикюса. — Зачем же мы сюда пришли?
— Откровенно говоря, я рассчитывал отдать Виташу одну из достаточно старых, но самых обыкновенных гелиографии. Что-то из первых тюремных экспериментов Ниепце с обыкновенным раствором, каким мы пользуемся до сих пор. Настоящая первая гелиография давно хранится у меня дома.
Крозельчикюс любил свой дом. Но только полгода назад, когда Крозельчикюс случайно нашел в архиве музея ту самую гелиографию и через сто с лишним лет сделался новой жертвой меренской чумы, он смог наконец по достоинству оценить красоту и гармонию дома и научился как следует понимать его.
Сейчас дом был встревожен. Стены почти кричали, стекла в окнах держались на грани истерики. Фарфоровые бинтуронги на каминной полке зыркали мрачно и дергали усами.
Крозельчикюс прикрыл за собой дверь. Агата, то ли почувствовав настрой дома, то ли по иной причине, была непривычно молчалива. Даже, как показалось Крозельчикюсу, несколько напряжена.
Крозельчикюс снял со стены гелиографию, висевшую рядом с изображением черного индийского элефанта. Это был простенький кадр: бульвар, дома, деревья, черное небо. Специалист без труда узнал бы вид, открывающийся на Радничку из «Дома Нисефора».
— Неужели это она? — жадно спросила Агата.
— Почти, — усмехнулся Крозельчикюс. Он отогнул крепления и убрал задник рамки. Бережно достал металлическую пластинку, передал ее Агате, перевернув другой стороной. — Не знаю, как Ниепце сберег эту гелиографию во время ареста, но позже он просто воспользовался ею снова. Видите: с одной стороны пластины — вид из окна, а с другой… Я нашел этот снимок в альбоме среди десятка таких же.
— Но она… пустая, — разочарованно сказала Агата.
— Поднесите к свету… Вот так, И чуть поверните, — Крозельчикюс своей рукой помог Агате повернуть гелиографию как следует.