«Если», 2012 № 12
Шрифт:
Ее бросило в жар при мысли, что Вальсик стала свидетелем этого крайнего проявления беззащитности. Но наконец вернулся дар речи, и советник промямлила:
— Благодарю тебя, Первая Дань. Ты оказала мне большую честь.
— Совсем напротив, — возразила фотир. — Это для меня честь: редкому художнику за столь короткую жизнь удается найти совершенную натуру.
Теперь у Андреа запылали и уши. Она сунула диск в карман пиджака. Села, уткнулась взглядом в прозрачную часть фюзеляжа. На борту зиннского флаера
Наконец она, кривясь, спросила:
— Уважаемый Кормилец Узников, нельзя ли с этим зрелищем что-нибудь сделать? А то я не в ладах с высотой.
— С удовольствием. — Зинн как будто и не шелохнулся даже, однако борт сразу потускнел.
Вальсик ухмыльнулась, но шрамы и боевая раскраска напрочь скрадывали ее веселье.
— Ты же в орбитальном городе родилась. Как тебе удавалось не глядеть в окна?
Тон у Андреа невольно получился слишком холодым:
— Мимо окон я старалась проходить побыстрее.
— А если не получалось?
— Тогда я терпела.
Тут наступила пауза. Вальсик вздохнула с видом усталым и недоумевающим. Зинны, оставаясь непроницаемыми, как будто пытались вникнуть в смысл инопланетного ритуала, которому ненароком стали свидетелями. Наконец Первая Дань нарушила тишину:
— Андреа, все нормально. Я знаю, что такое страх.
Ну как не обрадоваться возможности сменить тему? Корт позволила себе чуточку растянуть губы в улыбке:
— И что же тебя, Первая Дань, пугает?
— Неудача. Я вовсе не желаю прожить жизнь напрасно.
— Вот это правильно, — кивнула Андреа.
— Еще я боюсь зла. В основном потому, что оно такое чуждое, непонятное. Как представлю себе существо, которое взаимодействует с миром только ради удовлетворения своих потребностей и не оставляет после себя ничего, кроме причиненных страданий… Всю ночь потом не уснуть. А ведь такое существо есть, и от этого мне еще страшнее, но и любопытство разбирает. На его месте я бы просто жить не захотела.
Андреа Корт, почти все отрочество считавшая вот таким же исчадием ада себя, не желавшая жить и предпринявшая не одну попытку самоубийства, потерла на запястье тонкий шрам.
— В этом ты не одинока.
— Да, знаю, такие существа страшны и твоему народу, и для меня это интереснейший парадокс: почему же тогда вы производите столько особей с опаснейшими качествами? Чуть ли не десять процентов от вашего общего числа, как я слышала. Потрясающе много! Очень хочется узнать, откуда берется все это зло.
Тут вмешался Кормилец Узников:
— Поосторожнее, дитя мое. Можешь ненароком обидеть наших
— Какие могут быть обиды? — буркнула Корт и сама же удивилась просквозившему в голосе раздражению. Повернувшись к Первой Дани, она добавила: — Твой родитель мудр, но он переоценивает нашу чувствительность. Нет ничего постыдного в искренности. Наоборот, ты заслуживешь похвалы. Такая умная девочка, задаешь вопросы из тех, которые у нас считаются великими и вечными.
— Спасибо, — сказала Первая Дань. — Но я не такая умная. И вопрос этот слышала много раз.
— Как и я. А чего еще ты боишься, Первая Дань?
— Смерти, — ответил ребенок.
Тут Вальсик показала, что умеет улыбаться и не выглядеть при этом свирепым зверем. Она заметила с искренней теплотой:
— Ну, ее-то все боятся.
— И что, если знаешь об этом, уже не должно быть так страшно? Но я все равно боюсь смерти. С самого раннего детства, с того дня, когда поняла, что она собой представляет.
— Тоже ничего странного, — сказала Корт. — Наверное, через это проходят все разумные существа.
— Но не все разумные существа — дети вымирающего народа. Порой я смотрю на звезды и напоминаю себе, что когда-то мы были неисчислимы. А потом опускаю взгляд на город и думаю: сейчас с каждым днем нас все меньше. Боязно размышлять о том, что вскоре после моей смерти не станет и целого мира, но еще хуже делается при мысли, что мой конец будет лишь мельчайшей частицей итога всему, что называется цивилизацией зиннов.
Помедлив немного, девочка произнесла:
— Можно мне ответить по-другому? Наверное, я даже не смерти так страшусь, как исчезновения.
На этот раз пауза вышла и вовсе гнетущей. Андреа взглянула на родителя, Кормильца Узников: вот сейчас, наверное, придет к своей бесценной фотир на выручку. Но хотя взрослый зинн сидел, наклонив серповидную голову, что, как уже знала советник, считалось позой внимания, он ничего не говорил и не делал, лишь хранил каменную бесстрастность на лице.
Как всегда, невозможно понять, что происходит. По крайней мере, нечеловеческая мимика, неведомый язык тела разгадке не поддавались.
Разве что атмосфера беседы вызывала кое-какие знакомые ощущения.
Вряд ли советник смогла бы объяснить, откуда вдруг взялась догадка. Ведь Андреа абсолютно не представляла себе, какую роль в семейных отношениях зиннов играет любовь.
Но сейчас она чувствовала: происходит нечто из ряда вон выходящее.
«А ведь он не любит дочку!»
Своим будущим тюремщикам Фарр сообщил, что предпочитает теплую погоду, а холод ненавидит. Не терпит сильного дождя и докучливой живности. Любит свежие фрукты и пение птиц, а легкий ветерок на взморье ему куда больше по нраву, чем спертый воздух кутузки.