Если бы меня спросили
Шрифт:
5
5
Пока Воскресенский ходил вдоль дороги, дозваниваясь ДПС и договариваясь со страховыми комиссарами, Ирка сидела на сугробе. Сил не осталось: голова гудела, бедро болело, коленка саднила, ноги ныли, она устала даже дрожать.
Подперев голову руками, Ирка думала о том, что за весь тот учебный
Что, наверно, и не должен был: нескладная девчонка, малолетка, младше его на пять лет, в том возрасте — это пропасть.
Что в принципе, всё это было ни к чему: ранние пробуждения, порой трижды перекрашенные дрожащей рукой глаза, сожжённые утюжками волосы. И потом — апатия, тоска, унылое лето, особенно безрадостное и дождливое без него, ставшая ненавистной дорога в школу.
Глупо. Он даже не знал о её существовании, а она скучала, страдала, ждала. Мечтала, что он вернётся или она поедет к нему. Она даже Питер полюбила из-за него: однажды услышала, как в автобусе он говорил какой-то тётке, что едет поступать в Санкт-Петербург.
— А почему не в Москву, Вадичка? — удивилась тётка.
— Не знаю, — пожал он плечами. — Решил в Санкт-Петербург…
Смешно. Уже потом Ирка узнала, что он уехал учиться в Москву.
— Не сиди на снегу, — Воскресенский подал ей руку. — Тебе ещё рожать. Тебя как зовут?
Что и следовало доказать. Он даже не знает, как её зовут.
— Да зови как хочешь, — откинула волосы за спину Ирка и встала, проигнорировав его руку.
— А если серьёзно? — сверлил её глазами Вадичка.
— Вроде имя Кристина ничего. Или нет, погоди, Кристина сегодня уже где-то было, — театрально задумалась она.
Воскресенский укоризненно покачал головой.
— Да Ирка её зовут, Ирка, — вмешался старый гусь дядя Вася. — Ирка Лебедева.
— Значит, Ира? — переспросил Воскресенский.
Она закатила глаза:
— Ну, допустим.
— Я Вадим. Садись в машину. В аптечке наверняка есть всё необходимое. И согреешься, и коленку обработаешь. Или, — он обернулся за Аббаса, — иди в магазин, я принесу тебе аптечку. Только решай быстрее, — скривился он и полез в карман: снова завизжал его телефон. — Туда или сюда?
— Сюда, — она показала на машину.
— Ну садись, я заведу.
Он сбросил звонок от Пилы и подал руку. Ирка вскарабкалась на торос. Одной рукой Воскресенский оттянул дверь, приглашая в салон, второй — искал что-то в телефоне. Может, кнопку «добавить абонента в чёрный список»? Сосредоточенно-хмуро смотрел в экран.
Какое ей дело до его Пилы, перед Иркой стояла непростая задача: протиснуться мимо него и не дышать. Главное, не дышать, а то эти чёртовы мужские феромоны, гормоны, запах — и оглянуться не успеешь, как попадёшь в расставленные природой и производителями мужской парфюмерии ловушки. Она читала: запах — главное в привлекательности мужчины. А когда этот мужчина и так у тебя в подкорке, когда она вычёркивала его, вычёркивала, стирала, выводила,
Ирка набрала воздуха в грудь, словно собиралась нырнуть. Воскресенский поднял глаза.
— Ну если я прошёл, ты точно пролезешь, — решил он, что это манёвр со втягиванием живота, чтобы пролезть в дверь.
Переступил на неровном торосе, оступился и... всё испортил.
Ирка покачнулась, ткнулась в его грудь на вдохе.
— Держись! — машинально прижал он её к себе.
Чёрт! Он пах летом, которого так и не было у них одного на двоих. Горячим песком, бескрайним морем, ветром с запахом степных трав, дымом костра, затухающего на рассвете. Теплом, счастьем, домом. Мечтой, чтоб его, этого Воскресенского. Забытой мечтой.
— Я сама! — схватилась за дверь Ирка.
— Да, сама, конечно, сама, — неожиданно заинтересованно улыбнулся он.
И словно первый раз её увидел, проводил глазами. Как она протиснулась в салон, скользнула за руль, переползла на пассажирское место, поправила волосы.
— Что? — повернулась она.
— Ничего, — тряхнул он головой, будто прогоняя наваждение. Отвёл глаза. Завёл машину.
Закрыл дверь. Спрыгнул. Оглянулся.
— Слышь, парень, — услышала Ирка.
«Да чтоб тебя!» — выругалась она и приоткрыла окно.
И что чёртов старый гусь собрался ему сказать?
— Ты это, осторожнее с ней, — бросил дядя Вася на дорогу и раздавил ногой окурок.
— С кем? — не понял Воскресенский.
— Ну, с Иркой, — качнул тот головой в её сторону.
— В каком смысле? — уставился на него Воскресенский.
— Ну, шуры-муры там, все дела. Я понимаю, дело молодое, а она девка красивая.
Воскресенский обернулся. Ирка открыла бардачок, резко делая вид, что ищет аптечку. Нашла.
— А в чём дело? — удивил он.
Ирка снова уставилась в зеркало заднего вида.
— Ну… — замялся дядька.
— Что ну? — нетерпеливо хмыкнул Воскресенский.
— Ну, нельзя с ней, — крякнул тот.
— В каком смысле? — хохотнул Вадик.
Дядька многозначительно выбил из пачки ещё одну сигарету.
— У неё кто-то есть? — настаивал Воскресенский. — Ревнивый муж? Строгий отец с дробовиком? Может, влиятельный любовник? Вспыльчивый, подозрительный? На неё табу?
— Ну-у-у… — поскрёб тот щёку, напуская дыма и тумана. — Не то, чтобы табу.
— Да что не так?! — взмахнул руками Вадим.
6
6
— Да вэдьма она! — аж подпрыгнул Аббас. — Шайтан-баба! Не связывайся ты с нэй!
«Ах, ты… я твой дом труба шатал! — выдохнула Ирка. — Твой калитка тряс, огород топтал, кэпка на хрену вертел! Ах ты!..»
Она скрутила башку бутыльку с перекисью водорода.
— Я шайтан-баба? — перевернула на коленку флакон.