Если бы меня спросили

Лабрус Елена

— Прости за испорченный вечер, — пожала плечами Ирка.

— Ну, он ещё не закончился, — тряхнул кудрями Воскресенский. Тёмные, густые, непослушные. Как же хотелось запустить в них пальцы. Всегда хотелось.

Много ли в нём осталось от того мальчишки, которым Ирка его помнила, кроме кудрей?

Трудно сказать. Она его любила, но совсем не знала.

— Держи, — она стянула с себя шарф. — А то околеешь совсем.

— Да я не…

— Да я вижу, — намотала шарф на его жирафью шею.

Он кивнул. Она закрыла калитку и пошла к дому.

— Это

спина, Маугли! — крикнула она не поворачиваясь.

Он засмеялся.

— Я буду ждать!

Семь лет назад она бы душу продала, чтобы он сказал ей «буду ждать», за то, чтобы надеть на него свой шарф, а тут намотала и не охнула. Ушла и не оглянулась. Ей вроде даже всё равно.

А может, она просто хотела себя в этом убедить, чтобы больше не попасть в эту дьявольскую ловушку. Не любить, не скучать, не страдать.

«И не жить?» — спросила бы сейчас её умная любимая подруга Аврора.

«Знаешь, Рор, если бы меня спросили, какое послание сегодня я оставила человечеству?» — сказала бы ей Ирка.

«Какое?» — чуть склонив голову, улыбнулась бы Аврора своими волшебными, нежно васильковыми и бесконечно добрыми глазами.

Никогда слышите, никогда не ходите по проезжей части в скользких сапогах!

Глава 2

Глава 2

7

7

Вадим Воскресенский тряхнул головой.

Она уже ушла, а он, как дурак, стоял у чёртовой калитки.

Что это было?

Нет, чёрт побери, что происходит?

Он развернулся со странным чувством, что не хочет уходить.

Наверное, страннее было бы ждать девчонку у дома, когда внизу стоит разбитая машина, должны приехать комиссары, ДПС, отец, но только её обещание прийти заставило его развернуться и двинуться вниз по улице.

Шарф пропах её духами. Чем пахли духи, Вадим понятия не имел, но точно знал, что теперь это его любимый запах. Не понимал, как так может быть, но точно знал, что влюбился.

Вот так скоропостижно, необъяснимо, внезапно увидел её на обочине, длинноногую, стройную, в короткой юбке, с распущенными волосами. Увидел, как она откинула волосы, чтобы ответить на звонок. И ещё до того, как они коснулись спины — между двумя ударами сердца — пропал.

Между двумя ударами сердца, когда она вдруг поскользнулась, а он резко вывернул руль.

Между двумя ударами сердца всполохом врасплох она ворвалась в его жизнь. Скользнула под кожу, словно подловив эту паузу, тишину, зазор — между двумя ударами сердца.

И ещё до того, как врезался в чёртово дерево, Вадим Воскресенский понял: моя!

Он оглянулся, чтобы перейти через дорогу — в её доме горел свет.

Моя. Однозначно и безапелляционно, без предисловий и лишних слов.

Он давно забыл, когда испытывал что-то подобное, да, наверное, никогда и не испытывал. И представить

не мог, что на выжженном поле его души ещё способно что-то взойти, хоть один жалкий росток. А оно раз — и заколосилось ковром. Сочным, густым, зелёным.

«Так вот как это происходит!» — удивился он.

Укол в сердце, смертельная инъекция, всплеск гормонов — и всё, ты уже неизлечимо болен, уже не чувствуешь холода, не слышишь, что тебе говорят, потеешь и глупо улыбаешься, мокрый и офигевший, словно тебя только что окатили водой.

«Это волна, Маугли!» — тут же услышал он мысленно её голос и улыбнулся.

И лишь зуд во всём теле — невыносимое желание её слышать, видеть, чувствовать. Быть с ней. Открывать. Узнавать. Тонуть в ней.

Чёрт!

Снова зазвонил телефон.

«Да какого хрена ты звонишь, Кристина! — выругался Воскресенский, пока искал, в какой карман его сунул. — Ушла и ушла, всё, забудь про меня! Вычеркни мой номер!»

Ещё этот «Полёт Валькирий», что она поставила ему на звонок!

Да, он любил Вагнера, под него хорошо думалось, работалось, особенно под «Кольцо Нибелунга», но не на телефоне же.

— Да! — выдохнул Воскресенский в трубку.

— Кыс, — «О, боги! Только не кыс!» — Воскресенский закатил глаза. — Я переживаю. Ты, правда, в порядке?

— Нет, я валяюсь: мозги на снегу, кишки на асфальте. Мне кранты. Ты это хотела услышать?

— Дурак! Я же волнуюсь, — надулась она.

— Очень тебе сочувствую. Всё?

— Да.

— Пока! — Вадим нажал на «отбой».

Он связался с Кристиной просто чтобы не быть одному, с тоски, назло. Назло той, что…

Нет, о той, которую он боготворил, от которой сходил с ума, находился в болезненной зависимости, и которая вероломно его использовала и цинично бросила, он вспоминать не хотел.

Он и так истрепал себе всю душу, бесконечно прокручивая в голове то счастливые моменты, пытаясь понять, неужели всё это для неё ничего не значило, то плохие, поражаясь, насколько был слеп. Ему до сих пор снился день, когда он с цветами заходит в дом, а она там… с чемоданами, и писк сообщения «жёсткий диск отформатирован».

— Надеюсь, ты поймёшь и не будешь устраивать трагедии, — протиснулась она мимо него, ошарашенно стоящего в дверях.

Воскресенский горько усмехнулся. Если бы он вернулся двумя минутами позже, то не услышал бы и этого.

Чёрт, не хотел же, но мысли всё равно сворачивали в накатанную борозду.

— Нет красивых верных женщин, Вадим, — успокаивала его Друг (он её так звал — Друг). Успокаивала иногда невпопад, а иногда очень даже в тему. — Красота она как пропуск с неограниченным допуском. Красивая женщина может иметь кого угодно, любого мужика, богатого, влиятельного, гениального. Бизнесмена, политика, миллиардера — любого. Её хотят все. Её невозможно не хотеть. Так зачем она будет останавливаться на одном, имея неограниченную власть и неограниченные возможности? Хочешь верную, найти себе какую-нибудь скучную серую мышь и наслаждайся. Если тебе, конечно, нужна только верность, — хохотнула она.