Если бы я был учителем
Шрифт:
– Спасибо! – трагическим голосом поблагодарила его Юля. И, помолчав, добавила: – Мы так и знали!.. Он опять нас оскорбил!
Кто эти «мы», которых опять оскорбил «он», сомневаться не приходилось. Оскорблён был, конечно же, десятый «А». А оскорбитель был Матвей Иванович, Аристотель, – кто же ещё!.. Все другие учителя предпочитали с десятым «А» не ссориться – себе дороже. Десятый «А» был дружен, своеволен и злопамятен. Давным-давно, когда десятый «А» был ещё пятым «А», кто-то из
«Это не дети, а сплошные древние греки какие-то! Работать с ними невозможно!»
Жалоба не лишена была оснований. Классным руководителем в пятом «А» был Аристотель, историк, влюблённый в Древнюю Грецию. О ней он мог говорить часами (и, без сомнения, это делал), а пятый «А», конечно же, слушал развесив уши… Последствиями этого сверхпрограммного изучения античной истории были многочисленные и разнообразные хулиганские действия Аристотелевых учеников. Как-то само собой произошло, что пятый «А» разделился. На первом ряду собрались поклонники Спарты. На втором приверженцы афинской демократии. А на третьем утвердились скифы. Хитрые персы отсиживались на «Камчатке». Ряды воевали. Греко-персидские войны переходили в Первую Пелопоннесскую войну, которая, естественно, приводила ко Второй. Военные действия успешно развивались на переменах, захватывая порой и часть уроков. Главное сражение чаще всего происходило после занятий, в раздевалке. В результате Дария и Перикла влекли к директору, а второстепенные исторические лица отделывались замечанием в дневнике. Время от времени племена и народы объединялись для восстания против Аристотеля, тирана и деспота. Аристотель был могуч, Аристотель был несокрушим! Разгневавшись и разгромив Афинский морской союз, он твёрдой рукой наводил порядок на Пелопоннесе, а хитрые персы сдавались добровольно, лицемерно утверждая, что они больше так не будут… Пятый и шестой класс прошли в непрестанных войнах и бунтах. В седьмом ряды смешались: юная цивилизация взрослела, набиралась опыта, менялись её представления о мире и о себе, рушились верные мужские дружбы до гроба, начиналось что-то непонятное… Дарий неизвестно за что поставил синяк Киру и пересел к Андромахе. Сократ забросил философию, отставил в сторону чашу с цикутой и стал носить портфель Оли Ивановой из седьмого «В». Унылый маленький толстячок, которого дразнили Гекатомбой, вдруг вытянулся, научился играть на гитаре и превратился в грозного трудновоспитуемого подростка Шамина… После восьмого ряды поредели: хитрые персы ушли в ПТУ, Дарий поступил в суворовское, Кир – в художественное… Однако воинственный дух остался: десятый «А» решительно боролся за свои права и терпеть не мог, чтоб его поучали. Педагогический коллектив с этим смирился. Только Аристотель
– Мы сегодня сразу поняли, что он нам что-то очень унизительное сказал, – нажаловалась Сане Юля. – Даже поняли, что это из Пушкина, искали-искали… Но никто не нашёл – мы по первым строчкам искали… Но это ему так не пройдёт!
– Да что случилось-то? – с интересом спросил Саня.
Юля помолчала, размышляя – сказать или нет.
– А вам правда интересно?
Сане было правда интересно. И тогда Юля с горечью поведала ему об очередной возмутительной и оскорбительной выходке Аристотеля…
– Варвары! – заявил он им. – Бездарности!
Они молчали, не понимая, в чём дело.
– Серые, жалкие люди! – продолжал оскорблять Аристотель и при этом потрясал перед носом недоумевающего десятого «А» какой-то оранжевой общей тетрадью… – Для вас, для вас он писал! Верил, что услышите. Для тебя, Шамин!..
– Очень надо, – хмуро отозвался Шамин, который сразу понял, из-за чего весь этот сыр-бор пылает. – Про меня этот Пушкин знать не знал, и я его зубрить не желаю. «Я помню чудное мгновенье…», подумаешь?! А я не помню. Нудно же это, сознавайтесь! Кто сейчас так чувствует? Всё изменилось, жизнь совсем другая – какой ещё «гений чистой красоты», кому это нужно? Сейчас люди совсем другие, им смешно это! А мы наизусть должны учить да ещё делать вид, что балдеем! Да в гробу я видел это чудное мгновенье в белых тапочках!
Тут одноклассники на Шамина зашикали. Отчасти из-за того, что не все придерживались столь крайних взглядов, отчасти из-за Аристотеля, который слушал всё это молча, но как-то настораживающе молча…
– То, что ты во дворе поёшь под гитару, полагаю, более выражает чувства современников? – багрово краснея, поинтересовался Аристотель.
Десятый «А» знал, что, когда классный руководитель краснеет вот этак, признак это очень дурной и сейчас он скажет что-нибудь ужасное. Знал это и Шамин, но упрямо ответил:
– А что – нет? Не так красиво, зато правда, как в жизни.
Аристотель долго и пристально смотрел на Шамина, будто видел его в последний раз и хотел запомнить, а Шамин в ответ независимо ухмылялся.
– Смейся-смейся, – пробормотал Аристотель с сердцем. – Придёт твоё время – поплачешь, помяни моё слово, современник…
– Вы мне что, угрожаете? – осведомился Шамин.
– Нужен ты мне… – махнул рукой Аристотель. – Идите. Не желаю с вами разговаривать, классный час окончен…
Конец ознакомительного фрагмента.