Если бы я был учителем
Шрифт:
Надеялись, что за лето молодой учитель одумается, повзрослеет. Но вот и новый учебный год начинается как-то скверно: класс бунтует, а учитель географии его поддерживает. И ведь считает, что прав!
– Слушай, – сердито сказал Саня директору школы, – вы кого воспитать хотите?
– Мы! А вы, значит, тут ни при чём!
– Нет, скажи, ты когда-нибудь задумывался над этим?
– Нет! – с сарказмом отозвался Арсений Александрович. – Будь уверен, что за двадцать лет работы в школе я ни разу ни о чём подобном и не думал. Устраивает
Саня вскочил:
– Нет, ты понимаешь или нет, что это ужасно?.. Ну кого, кого мы воспитываем?! Учитель назвал ученика придурком, класс решил, что оскорблён не один, оскорблены все, и правильно решил! А мы их ломаем, мы твердим: «Сами виноваты, извинитесь»! А за что?
Почему? Гордость, чувство собственного достоинства ученикам не положены, так, да?
– Красиво говоришь, – покачал головой Арсений Александрович. – Да больно любите вы все о собственном-то достоинстве. Собственное у них есть, не волнуйся. А вот есть ли у них чувство чужого достоинства, интересно знать… Сдаётся мне, они про такое и не слыхали…
– Да откуда ж, если вы, взрослые…
– Стоп! – сказал Арсений Александрович. – А себя-то ты куда относишь, Александр?
– Никуда! – запальчиво ответил Саня. – Я – просто человек!
– Та-ак… – даже растерялся директор школы. – А мы, по-твоему, кто?
Саня вызывающе молчал.
– Слышь, Матвей, мы и не люди, оказывается… Мы – так… Взрослые… – Арсений Александрович грустно посмотрел на сына: – Погляжу я, Александр, что ты об этом лет через десять будешь говорить…
– Если я когда-нибудь почувствую, что мне хочется сказать ученику: «Придурок, выйди вон из класса!» – я сразу застрелюсь! – хмуро ответил сын.
– Ну, – удивился Аристотель, – зачем же так сразу?.. Лучше просто сменить работу…
– Может быть, да только никто не меняет.
– Послушай, Александр, а что, у учителя не бывает оснований выйти из себя? – рассердился Арсений Александрович. – Он ведь не железка, он живой, ему обидно бывает, больно…
Саня убеждённо сказал:
– Основания бывают. Только права у него такого нет. Во всяком случае, если он действительно учитель.
Он учить должен – работа у него такая. А из себя пусть выходит в свободное от работы время.
– Браво! – пробасил Аристотель.
– Матвей! – сморщился Арсений Александрович. – Уймись! Можно подумать, что он сказал что-то новое и оригинальное!
– Ну, миленький Сеня, все основательно забытое приходится открывать снова и с большими муками. А эта простая мысль забыта настолько основательно, что в ней действительно есть прелесть новизны… Пусть этот славный юноша продолжит!
– Интересно, в Царскосельском лицее, – продолжил Саня, – мог учитель позволить себе обратиться к ученику, к князю Горчакову например, так: «Выйди из класса, бестолочь, и без родителей не появляйся»?
Арсений Александрович с интересом взглянул на сына.
– А ты демагог высокого класса, – похвалил
– Почему это?
– А потому! Лицей был закрытым дворянским пансионом. Братьев царя, если помнишь, там планировалось обучать. Так что это было нетипичное учебное заведение…
– А если у нас не закрытый дворянский пансион и учим мы не братьев царя, а просто детей, то давайте будем хамить друг другу?! – закричал Саня. – Уважение, понимание, обыкновенная вежливость – это необходимо, когда воспитываешь братьев царя, значит? А нам – что? Нам не надо – у нас типичное учебное заведение!..
– Хорош, ох, хорош сынок вырос! – хлопнул в ладоши Аристотель. – Ты смотри, Сенька!
– Матвей, не лей масло в огонь! Повторяю, у меня тут не Царскосельский лицей…
– Чем хвалишься, безумец! – вздохнул Аристотель.
– Ты мне лучше скажи, что теперь делать! Лола их почти утихомирила, а этот поборник справедливости, этот великий педагог вмешался и всё испортил! Так что я совершенно официально поставлен в известность, что, пока перед Соколовым не извинятся, они посещать биологию не будут.
– Так, значит, надо извиниться, – пожал плечами Аристотель. – Сеня, каковы ж мы будем, ежели чёрное назовём белым? Нам верить не будут.
– Легко сказать – извиниться! Ты что, Лялю не знаешь?
– Знаю я Лялю, – осерчал вдруг Аристотель. – И знаю, что это с ней не в первый раз. Ты вот что… Не вмешивайся, я сам с ней поговорю. А то ведь самолюбие какое!
– Своё бережёт! – зло сказал Саня. – А других унижает.
– Ох, замолчи! – сморщился, как от зубной боли, Арсений Александрович. – Глаза бы мои на тебя…
На столе зазвонил телефон.
– …не глядели, – договорил директор уже в трубку. – Нет, это я не вам, здравствуйте! Да, это я. Слушаю… – Судя по выражению лица, ничего приятного ему не говорили. – Знаете что, – вдруг сказал он, явно не желая больше это неприятное слушать, – я им занимаюсь. Но, кроме него, у меня ещё три тысячи учеников! И не пытайтесь переложить свою работу на школу. Нет, именно ваша! А я говорю – ваша! Не волнуйтесь, я свои обязанности знаю, чего и вам желаю. Семнадцать. А я вам говорю – семнадцать у меня трудных подростков! Опомнились: Яцкевич и Анисимов весной школу закончили. Вот именно! Нет, уж пусть их теперь по месту жительства учитывают, до свидания.
– Поздравляю тебя! – повернулся Арсений Александрович к другу. Вчера твой Шамин опять побывал в милиции. Учинил в парке драку. Сделал ты мне подарок. Не хотел, не хотел я его в десятый брать, а ты!.. Собрал шпану!
– Он не шпана! – нахмурился Аристотель. – Он – талант, и мы ещё гордиться будем, что он у нас учился!
– Полагаешь? – директор задумался. – Вот молчу, – проговорил он, – скрываю, что у меня в школе этих трудных подростков, чёрт бы их взял, на самом деле не семнадцать…