Если любишь
Шрифт:
Но в последние годы молевой сплав прекратился, а плотовщикам банька не нужна: некогда им останавливаться на перешейке, за день они успевают доплыть до районного центра, а там баня получше этой коптюшки.
В полусгнившей, осевшей баньке обитал теперь Черный. Так звали громадного кобеля, охранявшего стадо, которое пас Евсей Маленький. Евсей протянул от берега до берега толстую проволоку, и на полуостров нельзя было попасть и уйти с него иначе, как мимо собаки.
А Черный был денно и нощно на страже, грохотал таким басом, так злобно рычал,
Пасти нагульный гурт бычков-годовичков, порученный Евсею, было не тяжко и не хитро. Разбрестись бычкам было некуда. Но Евсей все-таки обратился за помощью.
— Немочи одолевают, спину дугой согнуло, — явился он к бригадиру. — Старуха вовсе плоха. Ране хоть возле печи управлялась и то ладно, а теперь похлебку сварить некому… А Леха — что с полоумного возьмешь?
— Так… — призадумался бригадир. — Смена, выходит, нужна? Только где ее взять — вот вопрос. Людей у нас в колхозе, сам знаешь, нехватка.
— Смены пока не прошу. Помощницу старухе дай, чтоб еду готовила. Ну и мне когда поможет. Где копыта бычкам подрезать, где соль по росе на травку раскидать… Девчурку бы какую, чтоб ноги порезвей…
Бригадир почесал лоб: кто же из девчат согласится жить со стариками на таежной заимке, где даже радиоприемника нет?
— Ланька согласна, — сказал Евсей, видя, что бригадир затрудняется. — С Ланькой Синкиной договорено.
— Тогда за чем дело стало? Пусть едет! — обрадовался бригадир.
Заимка, вернее избенка, в которой жил Евсей со старухой и придурковатым сыном Лехой, стояла тоже на перешейке, метрах в ста от баньки в березнячке. Березнячок был светлый, но в избенке так темно и глухо, будто в погребе, что заходить в нее не хотелось. Да Ланя почти и не заходила. Хотя Евсей выпросил себе стряпуху-подпаска, чтобы она еду готовила и за стадом следить помогала, но за бычками никакого ухода не требовалось. Разнообразных завтраков, обедов да ужинов на заимке тоже не готовили. В стаде паслась личная коровенка Евсея, и питались все в основном молоком да свежей ягодой. Хлеб пекли раз в неделю.
Казалось бы, тогда и делать на заимке больше нечего. Однако недаром Евсей просил помощницу порезвее. С самого раннего утра до позднего вечера приходилось Лане быть на ногах. И не только ей. При избе оставалась одна старуха, а Ланя, Леха и сам Евсей собирали то смородину, то малину, ходили по грибы, обдирали хмель. Добрая половина полуострова была лесной, и разные ягоды да грибы, сменяя друг друга, поспевали всю вторую половину лета. Каждодневно Ланя с Лехой и Евсе-ем таскали их ведрами. Они таскали, а старуха сушила все заготовленное на солнце и в русской печке, варила на меду всякое варенье.
Для Лани работа не была изнурительной. Забравшись куда-нибудь в кусты, подальше от глаз Евсея, можно было и посидеть и полежать на мягкой траве. Все равно она проворнее и старика и увальня Лехи и всегда оказывалась «добычливей». Бродить по лесу, собирать грибы и ягоды Лане нравилось куда больше, чем взаперти
За лето Ланя окрепла, загорела, сделалась настоящей невестой, как постоянно напоминал ей Евсей. Ланю эти напоминания не обижали. Немного настораживало лишь то, что старик иногда, не поймешь, шутя или серьезно, принимался уговаривать ее выйти замуж за Леху.
— Эх и жили бы вы — как сыр в масле катались! — говорил он, посмеиваясь и причмокивая. — Вот как теперь, всю жизнь на вольной волюшке… Разве худо? Летом вот так побродить по лесам да сограм — не надсадишься, только глаже станешь, а зимой и вовсе — лежи на печи, в потолок поплевывай!.. Леха, что верно, то верно, умишком не силен, да ведь бабе-то даже лучше, если она мужика поумнее. И потом из-за этого самого худого умишка никаких притеснений ему сроду не будет. Жить станет сам себе барином. Худо ли, а?
Ланя краснела, прыскала в ладошку. Уж больно забавно, невероятно было даже мысленно представить себя женой Лехи. Сын Евсея, как говорят в народе, был «крепко тронутый», у него до ста не хватало девяноста девяти. По внешности Леха был недурен собой. Крепкий, с добрыми, мягкими чертами лица, с широкими черными бровями над голубыми, детски чистыми глазами, он на первый взгляд казался нормальным парнем. Но стоило заговорить с ним — только «гыкал» в ответ. Едва ли он понимал даже то, что Ланя девушка. Во всяком случае, ни разу не поглядел на нее так, как смотрят парни. Просто был послушен, ходил следом, как ягненок за овечкой.
Наводящие разговоры Евсея мало беспокоили Ланю, казались шуткой, розыгрышем.
Неплохо жилось девушке на заимке. Порой только скучно было. Вспоминалась школа, мечталось, как она пошла бы вместе с Максимом в восьмой класс. Средняя школа была в райцентре, по шоссе туда далеко, километров пятнадцать, но если пешеходной тропкой-прямушкой, то не больше шести-семи. Разве трудно их пробежать?.. Будь ее воля, обязательно стала бы она учиться дальше. Но Ланя знала, что это пустые мечты. Отец с матерью и семилетку-то кое-как дали окончить, а чтобы отпустили в среднюю школу, да еще вместе с Максимом — на это надеяться не приходилось. «Чтоб с врачихиным сопляком ты больше не зналась! — потребовал отец в первый же день после сдачи экзаменов. — Хватит, и так он тебя с панталыку сбил. С отцом, с матерью в спор лезешь — куда это годно!»
Может быть, еще и потому ее на заимку отправили, чтобы тайно она с Максимом не вздумала встречаться. А тайного у них ничего и не было. Только самое хорошее, светлое…
Максим знал, что Ланю отправили на заимку к Евсею. И особо не задумывался над этим: раз отправил ее туда колхоз — значит, она там нужна. Где-то надо работать, тем более, что учиться дальше она не хочет, еще весной сказала. А что Евсей «калинник», так ведь и отец с матерью у нее тоже «калинники». Неизвестно, кто из них лучше.