Если любишь
Шрифт:
— Спасибо, — промолвила Орехова.
— На здоровье. Счастье, знать, при себе носишь. Ведь еще немного, и было бы худо.
Да, Зинаида Гавриловна видела, что обморожение легкое. Но до несчастья действительно было близко. И ведь сама, из-за собственной глупости чуть-чуть не дождалась беды. Чего, собственно, торчала под окном, боялась позвать Ивашкова на помощь? Вовсе он не страшный. Наоборот, держится вполне тактично, без тени нахальства. Не стал даже доведываться, как она оказалась именно
— Из поселка, поди, от больного добиралась?
— От больного.
— Других вот лечишь, а свое здоровье гробишь.
— Такая наша обязанность.
— Обязанность, говоришь? Оно известно, без обязанностей в наши времена шагу не ступишь. — В голосе Ивашкова послышалось раздражение. Но тут же он снова стал мягким, шутливым. — А потому ты обязана еще…
Зинаида Гавриловна глянула на него настороженно. А он, усмехнувшись, вновь открыл шкафчик, достал оттуда графин.
— Вот тут настоечка малиновая. Выпей-ка стопочку, чтобы простуду выгнать. Да не пугайся, не на спирту, а на чистом меду настойка.
Зинаида Гавриловна пригубила стопку.
— Нет, тут что-то крепкое.
— Какая там крепость! Сколько само собой настоялось — и все. Говорю, спиртного не добавлял. Не ломайся…
Ломаться действительно не стоило. Похоже, это была на самом деле малиновая настойка. А от простуды она — верное средство.
— Лучше бы чаю с малиной, — сказала все же она.
— Чаю нет. Плитка сломалась, а печь растапливать долго.
— Тогда конечно… — Зинаида Гавриловна выпила стопку. По телу сразу стало разливаться приятное тепло.
Но все-таки было что-то в настойке кроме малины. Через некоторое время Зинаида Гавриловна впала в какое-то странное оцепенение. Все видела, слышала, понимала, но была как бы в полусне. Воля словно испарилась.
Ивашков наклонился, поцеловал ее. Она не отстранилась, не оттолкнула его. Ей было все равно. Он потушил свет, поднял ее, понес к кровати. Она не воспротивилась.
Странное это оцепенение она не могла объяснить себе и много позднее. Подмешал ли Ивашков в настойку какого-то снадобья, или просто навалилась на нее такая усталость, что не хотелось и пальцем пошевелить, это осталось секретом.
Проснулась Зинаида Гавриловна от того, что в сенках звякнула щеколда. У нее был обостренный слух на всякий стук, очевидно профессиональный. Как бы крепко ни спала, а если в дверь или в окно постучат, сразу просыпается. И теперь она тоже, еще не придя в себя, не сообразив, что ночует не дома, сбросила одеяло.
— Опять ночной вызов.
Сильные руки Ивашкова прижали ее к постели.
— Какой там вызов! Лежи, это ко мне.
Только
Ивашков набросил на нее одеяло, потом поспешно встал, вышел в сенки. И то ли наружная дверь была незакрыта на щеколду, то ли умели открывать с улицы, но в сенках уже кто-то топтался. И, очевидно, знакомый Ивашкова, так как Ивашков, столкнувшись с пришельцем, ничуть не удивился, лишь сказал:
— Не вовремя ты, без уговору.
— Понадобилось крайне. Давай живей, где она у тебя, фляга-то?..
Дверь прикрыли, ничего не стало слышно, кроме тяжелых шагов да скрипа половиц. Потом за окнами всхрапнул конь, и наступила полная тишина.
Ивашков вернулся, лег рядом, привлек Зинаиду Гавриловну к себе. Она зябко передернула плечами, отстранилась.
— Ты что, вроде трясешься вся? Испужалась разве? Пугаться нечего — это мед у меня забрали. Завтра базар, пораньше поспеешь — сбудешь поживей. Вот и торопятся выехать затемно.
Кто приезжал за медом — Ивашков не сказал, а Зинаида Гавриловна не спросила. Не до расспросов ей было сейчас. Она действительно вся тряслась. Но не от испуга, а от того, что на душе зябко, и все тело будто пронзило тревожное чувство стыда. Неудержимо хотелось поскорее ускользнуть из этого дома, чтобы никто не увидел и никогда не догадался, что она ночевала здесь. Ивашков не пускал ее. Но Зинаида Гавриловна вырвалась из его объятий, шарясь в потемках, стала искать одежду.
— Где мои пимы? Куда вы их дели?
— Да ты что? Крадучись, что ли, затемно надумала убежать? А чего теперь таиться-то? Раз уж мужем и женой стали, оставайся совсем — и делу конец.
— Нет, нет, я пойду. Не держите, бесполезно.
— Это так, тебя не переупрямишь. Но, может, ты хочешь все по закону. Тогда дождись света, и прямиком в сельсовет.
— Не в сельсовете дело…
— В чем тогда, скажи. Чего-то не пойму. Может, с парнишкой своим хочешь сначала все уладить? — предположил Ивашков. — Тогда попятно. Потолковать с ним надо, большой уж, за маткой жеребенком не поскачет.
Она не стала его разубеждать, нашла пимы, пальто и выбежала на улицу.
Ивашков ждал ее несколько вечеров кряду. Не дождавшись, пришел опять в медпункт. Спросил укоризненно:
— В бирюльки играть надумала? Так я не согласный.
Зинаида Гавриловна не знала, что ему сказать, как все объяснить. Произнесла потерянно:
— Не могла я…
— Почему?
— Не могу это объяснить.
Ивашков понял ее по-своему, произнес улыбчиво:
— А я уж вознегодовал. Для баловства, что ли, было? Так вроде не Аришка…