Если любишь

Чебаевский Николай Николаевич

Присалаирье вообще не может пожаловаться на нехватку влаги, особенно осенних дождей. Если в Кулунде или в Алейской степи тучи порой лишь припугнут в уборку, то здесь, вблизи гор и тайги, самое тощее облачко норовит выплеснуть весь свой запас. И люди особо дорожат каждым погожим днем. Поэтому, когда в разгар страды установилась сухая, солнечная погода, механизаторы стали работать на машинах почти полные сутки.

Не удивительно, что Максим не сразу узнал, какая у Лани опять приключилась беда. С самой девушкой он уже больше недели не виделся. На

току, при выгрузке зерна, не задерживался, а за штурвалом комбайна и вовсе не мог ничего услышать. Только во время перерыва на обед механизаторы успевали поговорить о том, что больше всего их занимало в ту осень. А занимало их, как и всех советских людей, то, как страна готовилась к партийному съезду. Обсуждалась Программа, мечталось о будущем. Часто возникали разговоры о космонавтах, о полетах вокруг Земли, к Луне и к другим планетам. А поскольку человеком, который недавно на космическом корабле сделал семнадцать витков вокруг Земли, был алтайский парень из соседнего района, то, естественно, эта тема была особенно близкой.

Свои, дымельские, новости получали больше всего по субботам, когда отправлялись по домам попариться в бане.

— Что-то ты совсем отбился от рук, — упрекнула Зинаида Гавриловна Максима, когда он, наконец, явился домой. — Если б не приехал, сама отправилась бы к тебе.

— Уборка же. И потом — привыкай, мама! В институт уеду не на неделю, — стараясь не обидеть мать, мягко сказал Максим, хотя внутренне сопротивлялся ее словам. Докуда же будет такая опека?

Но Зинаиду Гавриловну, оказалось, беспокоило другое.

— Дело не во мне. О тебе распространяют по селу нелепые слухи.

— Обо мне? Нелепые?

— Именно. И, кажется, тут не просто досужие вымыслы. Есть что-то серьезное.

— Даже страшно, как ты говоришь!

— Брось притворство! Я имею в виду Ланю и Алку, вражду между ними из-за тебя…

— Из-за меня?.. Но я… я их не ссорил… — покраснел Максим.

Лицо Зинаиды Гавриловны тоже приметно зарумянилось. Впервые вела она с сыном разговор на такую щекотливую тему. Но решила быть последовательной и продолжала твердо:

— Советую тебе задуматься. Впереди у тебя пять лет учебы в институте. За эти годы очень многое может измениться. И нельзя туманить головы девушкам. Это и бесчестно и опасно. Смотри, до чего дошло: отраву друг другу подбрасывают…

— Отраву? — вздрогнул Максим.

— Да, представь себе!.. Ты что, разве не слышал?..

Зинаида Гавриловна рассказала, какая приключилась история в лагере и что за слухи распространяются по селу. Максим встревожился. Выслушав мать, он сразу же побежал к Лане.

Девушки дома не было. Дашутка и Дорка, обучавшие Тобика давать лапу, сказали, что Ланя ушла на Рытвинку полоскать белье.

Солнце уже давно закатилось, и хотя вечер был светлый, все же Максима удивило, что Ланя ушла на речку так поздно. «Не успевает, видно, днем», — пожалел он ее. Пожалел и обрадовался одновременно. На речке сейчас, конечно, никого, кроме Лани, нет. Можно поговорить наедине.

Рытвинкой

дымельцы называли речушку возле деревни не зря. В овраге, где она текла, грудились громадные белые камни, вода струилась между ними, а когда не могла обойти препятствие, скапливалась, как в запруде, потом переливалась дальше, шумела небольшими водопадиками, вымывала под камнями рытвинки-бочажки.

У одного такого бочажка и увидел Максим Ланю. Она стояла на плоском камне и внимательно из-под ладони, будто заслоняясь от солнца, всматривалась куда-то вдаль. Босая, в подоткнутой юбке, в кофточке с закатанными выше локтя рукавами, она показалась Максиму необыкновенно родной. Неодолимо захотелось обнять ее, прижать к себе, прильнуть губами к губам так, чтобы зашлось дыхание.

Он незаметно, неслышно подошел почти вплотную. Но сообразил, что так может перепугать девушку и, остановясь, спросил тихонько:

— Куда это ты смотришь?

— Ой!.. — Ланя стремительно повернулась к нему, успев при этом поправить подоткнутую за пояс юбку. — Это ты, Орешек? А я думала…

Там, куда смотрела Ланя, к Рытвинке примыкали огородами усадьбы колхозников. Среди домов лучше других виден был пятистенок Ореховых. На крыльце своего дома Максим заметил две фигуры. Даже в сумерках можно было разглядеть, что это мужчина и женщина: на одной голове белел платочек, на другой темнела кепка. «А Ланя подумала, что это я там на крылечке. И разглядывала, кто стоит со мной в белой косыночке…»

Любопытно все-таки устроен человек. Максим отлично знал, кого боялась увидеть вместе с ним девушка, чувствовал, что нельзя сейчас называть это неприятное для нее имя, что лучше всего сделать вид, будто он ничего не понял. Но, вопреки всему этому, он вдруг брякнул:

— Повезло же мне! Не пришел бы вот на речку, как бы потом стал доказывать, что не я это с Алкой стоял? — мало того, что брякнул, так еще и рассмеялся преглупо, словно был рад-радешенек, что его ревнуют, следят за ним.

Ланя вскинула голову.

— А мне доказательства не нужны! Если человеку нельзя верить, никакими доказательствами эту веру не подкрепишь.

— Вот как.

— Вот так! И не думай, что я стану за тобой подглядывать, подслеживать. — Голос Лани зазвенел. — Верно, я глядела сейчас на ваше крылечко. Но мне просто хотелось знать, не приехал ли ты с поля, не ты ли там стоишь с Зинаидой Гавриловной.

— Вот ты какая… — Максим не знал сейчас, что ему делать, что сказать Лане. Он был растерян.

— Да уж такая! — Ланя подняла корзину с бельем, пристроила ее у себя на плече. Не оглянувшись на парня, чуть покачиваясь, стала подниматься по тропинке на крутой берег оврага. Максим в три шага догнал ее, ухватился за корзину.

— Давай понесу.

Корзина оказалась тяжелой. Парень едва не уронил ее.

— Ого! Как ты только подняла такой грузик? Сильная ты, оказывается…

— А ты думал, еле душа в теле?

— Да нет, этого я не думал, но все-таки… ты сильнее, чем я думал!