Если нам судьба...
Шрифт:
В воскресенье мама позвала меня с собой в церковь, помолиться за упокой раба Божьего Игоря, свечку поставить. А на мои слова, что он некрещеный, ответила только, что перед Богом все равны. Я подошла к зеркалу, чтобы повязать платок, и впервые с того самого страшного дня, который пока был в моей жизни, посмотрела на себя. Почерневшее от горя лицо, темные круги под ввалившимися глазами и седая прядь в волосах совсем не испугали меня — мне больше не для кого было жить, так какая разница, в каком виде мне доживать свой век, красавицей или уродиной.
Я стояла в церкви, смотрела на лики святых и совершенно ничего не чувствовала — ни трепета, ни благоговения. Я
После службы мама подвела меня к батюшке — это оказался довольно молодой человек, видимо, недавно из семинарии. Наверное, мама предварительно рассказала ему мою историю, потому что он не стал говорить о вечном и высоком, а дал мне простой и ясный расклад, которому позавидовал бы хороший следователь.
— Назови мне, дочь моя, тех людей, которые любят Игоря настолько, чтобы помнить о нем всю жизнь. Для которых его смерть — горе неизбывное, которое от времени не истает.
Я смогла назвать только маму Игоря, которую никогда не видела, и себя, потому что других просто не было. У всех его друзей и сослуживцев своя жизнь, свои заботы, свои проблемы. Хорошо, если помянут рюмкой водки, поднимая тост номер три.
— Дай Бог его матушке долгих лет жизни, но ведь ты, дочь моя, помоложе ее будешь, тебе пережить ее предназначено. А потому и умом, и сердцем пойми, что нет смерти, пока есть на земле хоть один человек, который об усопшем помнит, о душе его молится, в чьей памяти он живет. Игорь помог тебе в трудную минуту, выручил, никакого своекорыстного интереса не имея, как морковку из грядки, из беды выдернул. Значит, не хотел он, чтобы ты безвинно страдала, счастливой тебя видеть хотел. Вот и тебе в память о нем должно добрые дела творить. А потому не огорчай его душу, живи полной жизнью, но помни о нем. А он, глядя на тебя, порадуется.
С этого момента началось мое медленное возрождение к жизни.
Как-то вечером папа подошел ко мне, сел рядом и сказал:
— От горя, дочка, люди по-разному спасаются. Кто пьянкой, а кто работой. Есть люди, которые руками делают что-нибудь и успокаиваются, вяжут, там, шьют, если о женщинах говорить. А у тебя, Елена, голова должна быть работой занята, только это тебе помочь сможет. Подумай об этом.
Очень медленно, просто черепашьими шагами из моей души уходила боль, оставляя за собой пустоту, которую уже ничто и никогда не сможет заполнить.
Когда в марте Николай встретил на вокзале мой нагруженный сумками с продуктами полутруп и повез домой, я, выходя из машины около своего подъезда, машинально посмотрела на окна первого этажа, где жила одинокая старушка Аглая Федоровна со своим вызывавшим всеобщее восхищение роскошным бело-бежевым сибирским котом Василием, который постоянно сидел на подоконнике или в форточке, живо интересуясь всем, что происходит во дворе. Но окна были темными, пустыми, какими-то безжизненными. А первое, что я увидела в подъезде, был грязный комочек шерсти, лежащий около двери Аглаи прямо на бетонном полу. Присмотревшись, я поняла, что это ее кот Василий, но в каком виде! Я собралась позвонить и увидела, что дверь опечатана. Тогда я позвонила в квартиру напротив, где жила, да и сейчас живет Варвара Тихоновна, которая с Аглаей по-соседски дружила.
Открыв дверь, она без слов поняла меня и, заплакав, сказала:
— Так умерла Аглаюшка, уже месяц, как умерла. Вещички ее повыбросили, а квартирку все никак не могут решить, кому отдать.
— А Васька что же?
—
— А что же вы-то его не взяли?
— Да разве ж я его прокормлю, сама на картошке с хлебом живу, а ему и молочко, и рыбка нужна. Выношу я ему, что у самой остается, да только не хочет он ничего есть. Лежит здесь молчком… В подвал иногда спустится, а так все лежит и лежит.
Я наклонилась к коту и тихонько позвала:
— Васенька, Вася…
Он поднял на меня свои тусклые гноящиеся глаза, посмотрел и снова закрыл.
— У вас тряпки грязной никакой не найдется? — спросила я у Варвары Тихоновны.
— Ты что, решила себе его взять? — спросил до этого стоявший молча Николай.
— Да, — решительно ответила я. — Это судьба мне вместо ушедшего Игоря Ваську посылает. Не тигр, конечно, но тоже из породы кошачьих. Это судьба, Коля.
— Найдется, найдется, — засуетилась Варвара Тихоновна и принесла какую-то ветхую ситцевую тряпочку.
Я осторожно завернула Ваську, подняла, прижала к себе и почувствовала, как он мелко-мелко дрожит.
— Пойдем ко мне жить, Васенька, пойдем, мой хороший. Двое несчастных — уже не один. Вдвоем нам легче будет.
В квартире я первым делом, пока Николай укладывал продукты в холодильник, согрела немного молока и подставила Ваське под нос, но он остался к нему совершенно равнодушен, так же как и к мелко нарезанному мясу.
— Ты ему еще колбасу копченую дай! — возмутился Колька и отобрал у меня кулек с котом. — Сметану достань и чай завари — ему глаза промыть надо.
Мыкола набирал на палец немного сметаны и мазал Ваське нос, и тому ничего другого не оставалось, как ее слизывать. Когда, по Колькиному мнению, кот немного поел, он стал очень осторожно ваткой промывать ему глаза — Васька относился ко всему этому совершенно безучастно. Так же безропотно он стоял в большом тазу, где я развела теплую воду с шампунем, когда мы его мыли, чувствуя под руками каждое из его тоненьких кошачьих ребрышек. Завернув Ваську в старое махровое полотенце, Николай опять попытался накормить его сметаной, но кот элементарно уснул, измученный как старыми, так и новыми потрясениями.
Егоров ушел, а я, разобрав окончательно вещи и продукты, поставила в ванной под раковину большую жестяную банку из-под сельди, нарвав туда старую газету. А в кухне оборудовала Ваське в углу на куске старой клеенки что-то вроде столовой, куда поставила два блюдечка, одно с молоком, второе с мясом, а сама села в кресло, положила Ваську на колени и стала его гладить, приговаривая:
— Спи, Васенька, спи. Ты теперь дома, тебя никто больше не обидит. Тебе здесь будет хорошо и спокойно. Спи, Василис, — и услышала, как он тихонько замурчал, слабо-слабо, но замурчал.