Если не сможешь быть умничкой
Шрифт:
— Вам сколько лет, Лукас? — спросил он.
— Тридцать пять.
— А мне 46. Я в этом бизнесе с тех пор, как мне исполнилось 23. Полжизни. И если есть одно, что я твердо усвоил за 23 года, так это то, что у меня нет ни малейшего представления о том, на что может пойти человек под давлением. Можно сказать, одно только я твердо уяснил: под давлением человек способен пойти практически на что угодно, лишь бы спасти свою собственную шкуру. Всем нам приходилось слышать массу историй про то, как кто-то якобы готов положить свою жизнь за друга. Но если б я хотел сохранить
— Хм… Сохранить, как я погляжу, не удалось?
— Не особо, — ответил Дейн.
— А сколько времени вы уже работаете над этим делом? — спросил я.
— Пару месяцев.
— И вам так и не удалось отследить, с кем она работает — если она вообще с кем-то работает?
Он медленно подвигал головой из стороны в сторону.
— Она ни с кем не встречается. Слишком хитра для этого. Никаких полуночных встреч в Мемориале Линкольна, [12] если вы это имеете в виду.
12
Намек на недавний (для участников событий) Уотергейтский скандал. Тогда, как известно, журналисты получали скандальные сведения через встречи со своим информатором в Мемориале Линкольна (недавно, кстати, этот информатор раскрыл инкогнито).
— А как насчет телефона? — спросил я. — Вы ведь наверняка уже поставили там микрофончики.
— У нее хватает монеток в кошельке, — сказал он. — Когда бы ей ни приспичило позвонить, она всегда пользуется автоматом. А есть еще и почта Соединенных Штатов. Однажды она написала письмо, так потом проехала полгорода, чтобы сдать его на почтамте.
— То есть вы откланиваетесь? — сказал я.
— Совершенно верно.
— А по какому поводу миссис Эймс хочет меня видеть?
— Она сказала, что хочет видеть нас обоих.
— По какому поводу?
— Какая-то информация, которую она обнаружила.
— Ну вам-то она хоть намекнула?
— Намекнула. Сказала, что это очарует Френка Сайза и подвигнет меня продолжить работу.
— Должно быть, какая-то горячая штучка, — сказал я.
— Ну, чтоб побудить меня заниматься этим дальше, должно быть что-то по-настоящему жаркое.
Глава двадцать третья
Было самое начало четвертого, когда Дейн направил свой «Кадиллак» по дорожке, ведущей к большому растянутому дому с темно-зеленой крышей. При всей своей беспорядочной манере езды он показал хорошее время: нам понадобилось чуть меньше двух часов, чтобы добраться от Уотергейта до «Французского ручья».
Мы вышли из машины, и Дейн нажал дверной звонок. Мы ждали, и я пока с восхищением рассматривал резные панели на большой старой двери. Вырезанные на них фигурки собирающихся в поход крестоносцев выглядели счастливыми.
Фигурки возвращающихся назад вид имели понурый.
Дейну надоело ждать, и он позвонил еще раз. Еще две или три минуты опять ничего не происходило, и он попытался
— Подождите минутку, — сказал он и отступил на шаг от двери.
— Какая-то проблема? — спросил я.
— Давайте проверим, есть ли кто-нибудь дома. — Он повернулся и двинулся направо. Я последовал за ним. У гаража на четыре машины он остановился. Передняя дверь была поднята, в гараже стояли черный четырехдверный «Кадиллак», довольно новая «Камаро» и джип-фургон.
— Есть место для еще одной, — сказал я.
Дейн покачал головой.
— Сенатор забрал свою. У него был «Олдсмобиль».
Дейн повернулся и пошел обратно по красной бетонной дорожке к парадной двери. Он снова покрутил медную ручку и распахнул дверь. Затем вошел, и я за ним.
— Миссис Эймс! — позвал он. Никто не ответил, и он спросил:
— Кто-нибудь дома?
Нельзя сказать, что он это выкрикнул.
— Может быть, они снаружи, со своими собаками или лошадьми, — сказал я.
— Возможно. Все равно нам, наверно, придется подождать в гостиной.
Мы прошли через широкую, прекрасно обставленную переднюю залу и вошли гостиную с ее великолепным камином и не менее великолепным видом на залив Чизпик. Примерно в полумиле от берега по голубой глади лениво скользил пассажирский катер.
Поднос для напитков стоял на кофейном столике. На нем помещались бутылка с ликером, немного льда, сифон и стакан. Бутылка была наполовину пуста. Кофейный столик находился перед низкой и длинной кушеткой. На кушетке сидела Луиза Эймс. На ней были бледно-голубые трусики, а прямо над ее обнаженной левой грудью виднелись две красные дыры. Рот открыт — как и глаза. Голова повернута под каким-то неестественным углом. Она была мертва. И выглядела немного удивленной этим.
— Господи боже, — произнес я.
Дейн ничего не сказал. Он подошел к Джонасу Джоунсу, изящному молодому человеку, который подавал напитки, седлал лошадей, водил машину и обслуживал хозяйку. На Джоунсе не было вообще никакой одежды. Он лежал на полу, лицом вверх, и оно было искажено гримасой боли, словно он был смертельно ранен. На его груди тоже виднелись две небольшие красные дырочки. Револьвер лежал рядом с его правой рукой. Похоже, 38 калибр, из тех, которые коротки, как бы обрубленны. Я наконец заметил кровь. Похоже, ее тут было много.
— Пойдемте, — сказал Дейн.
— Куда? — спросил я.
— Туда, где это, судя по всему, началось. В спальню.
Мы снова вышли в переднюю залу, повернули направо и, пройдя несколько дверей, нашли то, что, по всей видимости, являлось хозяйской спальней.
Там стояла огромная кровать, что называется, «королевского размера». Все постельное белье на ней было в полном беспорядке и сползало до пола. Еще в спальне были бюро, дамский столик для косметики, шезлонг и пара картинок на стене, обе довольно живенькие. Или жизненные. На полу лежали две груды одежды — мужской и женской. Из окна спальни тоже был вид на залив. Я заметил, что катерок все еще пыхтит, плывет себе куда-то помаленьку — к дьяволу, наверно.