Если не сможешь быть умничкой

Томас Росс

— Шотландские розы, — сказала она.

Я повернулся, чтобы взглянуть.

— Где?

— В том углу, около маленького кизильчика с розовыми цветочками.

— Ты хорошо придумала! Там они будут на месте.

— Ты сможешь собирать с них жуков.

— С шотладских роз?

Она кивнула.

— Сможешь зажимать жуков в кулаке и слушать, как они жужжат.

— А что с ними делать потом?

— Отпускать их, я думаю. Мой брат обычно давил их ногой.

— Я всегда думал, что он был порядочной скотиной.

Мы с Сарой жили вместе

уже без малого год, познакомившись как-то субботним днем в Библиотеке Конгресса. Я пригласил ее к себе домой выпить, и она не стала долго раздумывать, а уже на следующей неделе вовсе переехала ко мне, притащив с собой книги, младенца и свои фотокамеры. Обязанности по ведению домашнего хозяйства распределились между нами как-то сами собой, даже без специального обсуждения. На ней был сад и поддержание чистоты в доме, а на мне — приготовление ужина, после того как она дала понять, что это поприще ее совершенно не привлекает. Походы по магазинам тоже были на мне — до тех пор, пока Сара не обнаружила, что мне нет в мире равных по способности сначала купить, а потом подумать…

Она работала вольным художником-фотографом, специализируясь на портретировании. Ее таланты были в большой цене. Многие организации, имеющие штаб-квартиры в Вашингтоне, очень хотели в рекламных целях иметь снимки своих официальных лиц и членов правления, сделанные свежо и в хорошем стиле. Работая чаще всего при помощи одной старой «Лейки» и самой обычной пленки, Сара делала снимки живые и запоминающиеся. На них ее по большей части пожилые клиенты представали теплыми, мудрыми, остроумными и неправдоподобно человечными.

Она также настояла, что в качестве своей доли расходов на оплату жилья и ведение хозяйства будет выплачивать мне по 200 долларов ежемесячно. Эти деньги я складывал на особый сберегательный счет, открытый на имя Мартина Рутерфорда Хилла.

В общем, мы жили вместе очень хорошо и были друг к другу искренне привязаны. Можно даже сказать, что мы любили друг друга, по крайней мере, старались. После пары кисловатых браков с обеих сторон мы понимали, что любовь — такое чувство, которое требует труда и терпения.

— Кто звонил? — спросила Сара.

— Дочь сенатора.

— Нам светит еще немного к субботе?

— Немного чего?

— Шотландских роз.

— Да, вполне.

— А я все еще думаю, что он не делал этого.

— Кто?

— Сенатор Эймс.

— Ты имеешь в виду взятку?

— Ну да.

— Почему?

Сара облизала кончик салфетки языком и стала вытирать ею остатки каши, присохшие к губам ее сына. Дитя счастливо улыбнулось и сказало «Хряп!» Мама состроила ему рожицу. Дитё захихикало и сказало «хруу!» Сара сделала другую гримаску и продолжила:

— Он не похож на человека, который берет взятки. По мне, он производит впечатление слишком непрактичного — с этой его волнистой седой гривой, печальными карими глазами и таким загадочным выражением лица, как будто он говорит: «Об этом знаем только ты да я». Нет, я не думаю,

что это он.

— И все из-за его печальных карих глаз? — уточнил я.

— Из-за того, что у его жены денег куры не клюют, остроумный ты мой! У нее восемьдесят миллионов долларов!

— По-моему, не больше восемнадцати, — сказал я и взглянул часы. — Ладно, мне нужно идти.

— В библиотеку?

— Именно.

— Машину собираешься взять?

— Я еще вернусь — тогда и возьму.

Дом, в котором жили мы с Сарой, представлял собой узкое двухэтажное здание красного кирпича с плоским фасадом, выходящим на Четвертую Юго-Восточную улицу. Построили его лет 80 назад, на расстоянии легкой пешей прогулки до Библиотеки Конгресса и совсем невдалеке от того места, где в свое время появился на свет Эдгар Гувер.

Пять лет назад один молодой и богатый свежеизбранный конгрессмен из Сан-Франциско купил его, полностью выпотрошил и, не жалея денег, перестроил. Он считал, что сделает приятное своим избирателям, поселившись в таком районе Вашингтона, где смешанно жили и черные, и белые.

Но избиратели конгрессмена, преимущественно негры, очевидно, не прониклись этим обстоятельством — поскольку на второй срок они его в столицу не отправили. В итоге экс-конгрессмен весьма дешево сдал особнячок в аренду мне, оговорив одно условие: я должен съехать оттуда в течение месяца в случае, если его переизберут. К настоящему моменту я жил в особнячке уже четвертый год. Судя по тому, как он провел свою последнюю кампанию, я вполне мог при желании остаться там навсегда.

— К обеду-то вернешься? — спросила Сара. Она встала и принялась убирать со стола кофейные чашки.

Я тоже встал.

— Нет. Надеюсь, поем где-нибудь в городе. А ты что сегодня собираешься делать?

Повернувшись, она взглянула на меня и улыбнулась. Улыбка была опасная, ее типичная улыбка, означавшая «Как мне все это надоело!»

— О, — сказала она с сарказмом, — мой день просто забит огромным количеством волнующих событий! Причем они словно нарочно придуманы для того, чтобы и ум обогащать, и дух укреплять! Вот, к примеру, нам надо купить продукты, чтобы ты мог приготовить вечером ужин. Мы с сыном собираемся зайти к нашим «друзьям» в черное гетто, в сетевой магазинчик, где нас обсчитают процентов на 5 минимум.

— А что у нас есть сейчас?

— Говяжьи ребра.

— Так хорошо же?

— Да, конечно! — продолжила Сара, — А общаться мне с кем? С младенцем двух лет, который знай лопочет на непонятном языке? Или с соседкой, миссис Хетчер, когда она по обыкновению поинтересуется, могу ли я одолжить ей стаканчик джина? Эх!.. Но, конечно, главный пункт моей программы — заменить кошачий туалетный ящик, чтоб Глупыш мог гадить с комфортом. В общем, если ничего в ближайшее время не изменится к лучшему, я собираюсь найти себе какого-нибудь красавчика, чтоб он внес в мою жизнь что-то волнующее! Ну, хоть съездил бы со мной в воскресенье в Балтимор…