Если он такой умный, почему он такой мертвый
Шрифт:
И с этой мыслью толкаюсь в маршрутный автобус с туристами. Они галдят и пинаются брезентовыми рюкзаками. Я искренне завидую им. Такие же чувства испытываю и к тем, кто мчит в лакированных скорых авто, мимо нашего автобусного гробика. Стекла автомашин тонированы и лиц пассажиров не видно. Как говорится, каждый у нас имеет право занять место согласно купленным билетам. Любопытно, где продают билеты в такие лимузины с кондиционерами и маячковыми проблесками? Кажется, я знаю ответ и на этот вопрос. Пофыркивая, автобусик покатил по горному серпантину - катил по обновленному асфальту весело и с туристическими песенками под гитару. И поэтому я ничего не услышал - не слышал как в близких горах ударил громовой раскат. И не увидел как из ребристых скал к сияющей небесной сфере взметнулся столп черно-бархатистого дыма. Я не мог знать, что в горах погиб армейский МИ-24, возвращающийся на аэродром, и поэтому спокойно прогулялся по набережной, утомленной жарой.
Потом обнаружил, что ноги сами вынесли к городской мэрии. Местная власть функционировала в старинном особнячке с колоннами
Ну и хорошо, иду уже по набережной, теперь можно и поработать, Алекс...
– Савелий!
– кокетливый окрик отвлекает меня от самого себя.
– Куда пропал, котик?
– И я вдруг осознаю, что обращаются именно ко мне, и узнаю в романтической блондинке Стеллу.
– Ты меня совсем забыл, да? Какие мы бессовестные?
– Надувает пухлые губки сердечком. Я целую курортную дурочку в руку, шершавую и холодную, как ящерка в горах, и каюсь во всех грехах. Как верно заметил кто-то из философов: бойтесь женщин, которые вас любят, и бойтесь тех, которые вас ненавидят. Мужчина только зол, женщина - скверна.
– Любовь у нас до гроба, Стеллочка, - и клятвенно обещаю после сиреневого заката посетить танцевальную площадку ДК моряков.
Посмеиваясь над нелепыми случайностями, я продолжил свой путь и прибыл в Управление в хорошем расположении духа. Встретили меня там неистовым воплем: - Синельников, ты?!
– Я, - подтвердил я.
– Живой?!
– А что случилось? Почему должен быть другим? Через минуту я уже находился в кабинете полковника Петренко и отвечал на вопросы: где, когда, с кем и почему? Руководитель нервничал и лица, как говорят в таких случаях, на нем не было.
– А что произошло, Степан Викторович?
– не понимал.
– А то, что МИ-24 расшибся, Синельников, - отвечал полковник.
– Погуляли, сукины дети!
– И признался.
– Мы думали, ты тоже там... в братской могилке.
– А нашли место падения?
– Группы Руденко-Хренникова работают.
– Разрешите и мне.
– Там и без тебя народные гулянья, - отмахнулся полковник.
– Что по Шкурко? Я высказал ряд соображений по делу на горном серпантине. До конца не был откровенен. И не только потому, что не доверял руководству. Я чувствовал, что ситуация усложняется до такой степени, что постороннее участие в разрешении моих проблем в поисках Папы-духа могут мне только помешать. Полковник слушал невнимательно, и я его понимал: в тишайшем эдемском уголке и такие кровавые шоу.
Тревожный телефонный звук прерывает нашу унылую производственную сцену. Петренко рвет трубку и я вижу, как его крупное лицо багровеет от гнева: - Как сбили?!
– не верит сообщению.
– Стабилизатор от "стингера" нашли, недоумевает.
– Них...я себе войнушка! Что же это такое? А я все понимаю: кто-то хорошо контролирует ситуацию и уничтожает всех, кто так или иначе связан с проблемой, возникшей по шалости Анастасии. Теперь калейдоскопическая картинка для меня обрела четкий узор, где цвет крови преобладает над другими цветами. Остается лишь практически отработать рабочую версию, чтобы убедиться в своей правоте и выполнить "заказ" по заслуженному наркобарону республики, для которого чужие жизни не стоят и гроша ломаного.
Я торопился, убежденный, что девочка обречена на смерть. Во имя процветания прибыльного бизнеса и в назидание другим. Ее братьям раньше или позже будет поставлены определенные жесткие условия. И нет никакой уверенности, что они не пожертвуют ее жизнью. Мои действия и передвижения по городку и побережью для постороннего взгляда были хаотичны: сначала я прогулялся по тихому переулочку имени Александра Грина, затем на частном авто покатил к дорожной бригаде, ремонтирующей шоссейное полотно, и переговорил с пролетариатом о том, о чем давно хотел, после уже на другой частной машине поехал в дальний рыбный поселок Пески и полюбовался сиреневыми (ау, Стелла!) закатом, потом вернулся в Управление, чтобы получить дополнительную информацию по гражданину Суховею И.С., и, наконец, уже в благоухающих потемках прошел к железнодорожному вокзальчику. Там было безлюдно и безмолвно, точно в старенькой полуразрушенной атеизмом церквушке: прибытие новых поездов ожидалось только утром. На всякий случай изучил расписание, затем извлек из автоматической камеры хранения спортивную сумку, где находились
У меня имелось преимущество: если я был прав в своих предположениях, то те, кто мечтал поставить свечку за упокой души моей, находились в полной уверенности, что я, любопытный, как ребенок, нашел таки успокоение в гористой местности вместе с группой, возглавляемой капитаном Черныхом. Днем не было достаточных свидетельств его предательства, но теперь я знал: он действовал исключительно по команде и выполнял социальный, скажем так, заказ тех, кто был заинтересован, чтобы труп Шкурко не был обнаружен на шоссейной обочине.
– Было чегось, командир, было, - вспоминали дорожники, похожие на костлявых чертей из ада, варящих в чанах со смолой плаксивых грешников, было чегось подозрительное.
– И в лицах поведали, что, когда они в поте пролетарского яйца своего клали асфальтовую крошку на отметке 1.456 метров, то чудным явлением появилось перламутровое, как дивноморский рассвет, авто. К удивлению трудящихся катило оно медленно, а перед ним по обочине плелись трое.
– Ну такие, затылки стрижены, ну, вроде как из брони.
– Были они в модных костюмах и при галстуках, в руках зажимали рации. Потом остановились в метрах десяти, о чем-то заспорили, затем двое поднырнули в пыльные кустики и пропали минут так на пять.
– Бандюги, командир, что ли?
– И предложили.
– Таких гадов недочеловеческих катком укатать враз надо. После этой встречи я решительно утвердился в мысли, что наши двухчасовые поиски хозяйственника Чубчикова были инспирированы только с одной целью с целью задержать вылет вертолета. Нечаянное присутствие бригады дорожников помешало трупоукладчикам кинуть в багажник обнаруженное женское тело. Они ничего лучшего не придумали - кинули его под скалу. Неудачно.
Такой вот обрисовывается печальный пейзаж после боя. Единственный вопрос: зачем бить над горами МИ-24? У меня есть ответ на этот вопрос, однако не буду торопиться с выводами. Только подозреваю, что свеча за упокой души моей уже горит пред смурыми образами вечности. Но я жил и более того находился в прекрасном расположении духа: игра без правил, которую мне пытались навязать, продолжалась и продолжалась по моим правилам. Правило первое и оно же последнее: оказаться в нужном месте и в нужное время, причем в полной боевой выкладке. По опыту знал: иногда только так можно решить проблемы. Одна из них была проста: спасти молоденькую и красивую дуреху Анастасию, находящуюся под домашним арестом в барском особняке братьев Собашниковых.
Я тенью мелькнул по слабо освещенным улочкам, где в листве утопали бюргерские домики. Люди в них проживающие были вполне счастливы, однако, не ведая этого, изводили себя мелкими скандалами, модными песенками, слетавшими мошкарой с ТВ экранов, бесконечным лузганьем семечек на скамеечках и плачем детей. Я неспеша прошел мимо этого подлунного пустого мирка, будто астронавт, убывающий в экстремальный полет на иные, более плодово-ягодные планеты. Особняк Собашниковых походил именно на одну из таких новых планет: ярким праздничным освещением, автомобильными челноками, многолюдьем секьюрити и телеметрическими камерами. И как все гигантские неуклюжие планеты дом имел ненадежную защиту. Моя давнишняя прогулка в его окрестностях была весьма полезна: я обнаружил кабель, с помощью которого он подпитывался электрической искрой. Оставив под ветвистым южным деревом спортивную сумку, я с легкостью гамадрила вскарабкался по стволу, чтобы быть поближе к хрустальным звездочкам и... замаскированному кабелю. Кусочек пластида с таймером на три минуты - что может быть удобнее для решения конкретной задачи по обесточиванию всего планетарного хозяйства.
Дальнейшие события развивались стремительно: когда в деревьях вспыхнул фейерверочный заряд и дом погрузился во мрак ночи и паники, я, применяя систему ночного видения, проник на запретную территорию. Система ночного видения окрашивает непроходимую мглу насыщенным фосфатно-изумрудным светом и невидимый мир предстает в четком негативном изображении. Мечущиеся по двору люди были слепы, нелепы и смешны. Я бегло протоптал через центральную взрыхленную клумбу, вознесся ангелом по мраморным ступенькам и в дверях столкнулся с яростно надрывающимся громилой: - Суки! Что такое?! Врубайте, говорю, фары!.. И притих, позабыв за секунду емкий и колоритный язык нашего великого народа. Более того превратился в чугунную статую первого дипломата большевиков товарища Чичерина, которую еще можно нечаянно встретить в районе Лубянки. И я знал причину такого досадного состояния человека: пистолетный ствол холодил все его пламенные революционные желания. Что там говорить, я еще не встречал тех, кто мечтает из теплой субстанции, бурлящей страстями, превратиться в мертвую гипсовую скульптуру.
– Тсс, - сказал я.
– Где Анастасия?
– И предупредил.
– Я умею считать только до трех.
– Не-не знаю!
– Раз!
– Ну в натуре!
– Два! Он нашел, что все-таки лучше будет еще пожить и посмотреть, что из этого выйдет. Путь наш был недолгим: громила указывал общий путь, а я, выкрутив ему руку за его же спину, толкал мимо стен. Пройдя по коридору, спустились по лестнице в полуподвальное помещение. Там нервничал секьюрити, охраняющий дверь. Он царапал зажигалку и вспыхивающие клочки пламени смахивали на пугливые сердечки ангелочков, павших на нашу грешную землю.
– Эй, где свет? Стой, кто идет?!
– требовал к себе внимания. Резкий удар рукояткой пистолета прекратил мелкую истерику охранника. Он тряпично обмяк у двери, которую я приказал громиле открыть. Тот поспешил это сделать, за что я ему подарил жизнь, правда, на время отключив сознание, как грустную грушевидную лампочку в комнате.