Если судьба выбирает нас…
Шрифт:
Поторопились бы, а то мы тут уже час сидим, обстрел терпим. Вот накроют нас, совершенно случайно притом, – им потом стыдно будет.
Земля вновь содрогнулась от падения очередного двадцатипудового гостинца.
Сволочи…
Напротив меня, скрючившись и зажав между коленями дробовик, в окопе сидел Савка.
При каждом взрыве его каска звякала о ствол ружья. Бледные губы непрерывно шевелились – мой ординарец истово молился.
А вот сидящий справа от меня унтер-офицер Наумов внешне был абсолютно спокоен. Глаза закрыты, на умиротворенном лице –
Как там у поэта – «Гвозди бы делать из этих людей»?
Так вот, Наумов – мужик для этого дела вполне подходящий. Нервы – так точно железные.
Блин! Да когда же все это кончится!!!
У меня сейчас такое состояние, что дайте мне немца – я его зубами загрызу. Даже стрелять не буду, потому что пуля – это слишком легкая смерть.
Однако спустя некоторое время вражеский обстрел внезапно прекратился.
Слава богу!
Наши же орудия продолжали палить, перемалывая оборону противника, районы сосредоточения подкреплений, полевые батареи. И это хорошо. Чем больше они сейчас перебьют немцев, тем меньше нам потом возни.
Я посмотрел на часы – без четверти одиннадцать.
2
Прошлым вечером, незадолго до ужина, нас посетили командир полка с офицерами штаба и мой знакомый любитель пения – отец Серафим, оказавшийся протоиереем!
Полковник Беренс произнес прочувствованную речь о трудном часе для Отчизны, о полковых традициях, о чести и мужестве.
Под сенью развернутого полкового знамени батюшка отслужил молебен: «Моли, Угодник Божий Николай, воинству нашему даровати на враги одоление, Отечеству во благочестии непоколебиму пребыти и сыновом Российским спастися».
По окончании обряда в сопровождении служки с иконой он прошелся вдоль строя всех четырех рот нашего батальона, окропляя шеренги святой водой. Потом солдаты повзводно подходили за благословением, целовали крест.
Я тоже приложился.
Артподготовка продолжалась.
Из ответвления хода сообщения появился Лиходеев и с заговорщическим видом вручил мне бебут в ножнах – изогнутый обоюдоострый кинжал с сорокасантиметровым клинком. Бебутами вооружали пулеметчиков и солдат с дробовиками – вместо штыка. Савка тоже обзавелся таким, когда сменил винтовку на помповое ружье.
– Это еще зачем?! – Из-за грохота артиллерийской стрельбы приходилось орать.
– Нехорошо это, вашбродь, без ножа по траншеям лазать. Тут ведь как – тонущий за соломину хватается, а гренадер – за нож.
– Да куда мне такой! Им же коня зарубить можно!
– Вот! – Лиходеев поучительно поднял палец. – Вы, вашбродь, в самую суть проникли! Без него – никак невозможно. Бебут знатный. Сам подбирал в оружейке!
– А ты-то как же?
– А у меня «братишка» при себе. – Кузьма Акимыч ловким движением достал из-за спины топор с оплетенной кожаными ремешками ручкой. – Я к нему привыкши. А вам бебут – в самую пору будет.
– Ладно, давай… – Я забрал у совершенно счастливого фельдфебеля кинжал. – Пригодится!
Разберусь
Вздохнув, встал на одно колено и принялся цеплять ножны к правому боку. Е-мое! Ремень и так обвешан по периметру – кобура с браунингом, фляжка, лопатка, противогаз, патронная сумка, а теперь еще и это. Через плечо на ремнях – гранатная сумка, полевая сумка. На шее – бинокль, в руках – автомат в чехле и свисток в кожаном кармашке на портупее – до кучи. Сразу вспомнился анекдот: «А теперь со всей этой фигней мы попытаемся взлететь…»
Это притом, что ранец офицеру в бою не полагается и мой сухпай и четыре коробки патронов тащит Савка. Мне еще вчера при переходе нелегко пришлось, а тут – в атаку идти. Залегать, ползать, окапываться.
В общем, «Господи, спаси и сохрани…».
По окопу в сопровождении двух вестовых аккуратно пробирался Казимирский, тоже весь обвешанный амуницией. Различие состояло в отсутствии холодного оружия и наличии фонарика в кожаном футляре и нагана в кобуре. Поручик наконец-то сменил погоны с галунных на полевые, и перчатки на руках были уже не белые, а из коричневой кожи.
Все равно – пижон…
– Ну что, барон, не скучаете? – Командир роты присел рядом со мной на корточки.
– Нет, господин поручик! Немцы два часа развлекали, как могли, – сильно подняли настроение!
– Рад за вас! Напоминаю – при развертывании вы находитесь на правом фланге цепи и ведете вторую полуроту, я – на левом, с первой полуротой, фельдфебель идет в арьергарде! Связь через вестовых! Я вам, кстати, привел двоих. Распоряжайтесь!
– Слушаюсь!
3
После десятичасового грохота, в полуобалделом состоянии, с шумом в ушах, мы – все офицеры батальона – отошли немного в сторону, поднялись на холмик на окраине леса – самое высокое место, откуда немецкие позиции были довольно хорошо видны. Но рассмотреть ничего не удалось: над всей немецкой линией стояло сплошное густое облако пыли, и к роте мы вернулись ни с чем.
В пятнадцать минут третьего роты выстроились в порядок, удобный для прохождения наших траншей. Артиллеристы и минометчики пойдут впереди, чтобы занять позиции для прикрытия рот в атаке. За нами должны выдвигаться пулеметные команды.
Тройной Казимирский еще раз деловым тоном повторил, как мы должны идти, по каким ходам сообщения проходить из линии в линию, как выходить в поле и кто кого замещает в случае чего.
Накануне у всех офицеров и унтер-офицеров часы были выверены минута в минуту.
В полтретьего, под грохот непрекращающегося артобстрела, на позицию тронулись расчеты двух траншейных пушек и минометные команды. Без пятнадцати три пошла девятая рота, а за ней в обгорелый лесок вошли и четыре наших взвода. Дождавшись, пока передовая рота втянется в ходы сообщения, Казимирский махнул рукой, подавая сигнал к движению.