Если так рассуждать... (сборник)
Шрифт:
— Какое такое? — страдальчески спрашивал павший духом директор.
— А такое. Несчастливое…
И Анкудиныч начинал вещать эпическим, внешне очень достоверным тоном старожила-сказителя. По нему выходило примерно так:
Еще при царе Александре Благословенном местный золотопромышленник и самодур Ефим Перепреев затеял поставить на этом месте большой мучной лабаз. Умные люди, конечно, отговаривали, но своенравный Перепреев уперся, как баран.
Семь раз возводил упорный самодур свой лабаз, и семь раз колоссальное строение сгорало в одночасье.
— Месту сему пусту быти!
Последнее со стороны Анкудиныча было попросту нахальным враньем, ибо таким образом изъяснялись только в петровские времена.
Горчаков отмахнулся от сказителя, но в душе затаил сомнения и печаль.
Что-то такое все же было в судьбе несчастного «Монолога». За какие-нибудь полгода он сильно сдал, подзавял и стал чахнуть. Исчез потусторонний дискжокей, прихватив с собой всю музыкальную электронику. На смену хамоватым молодым людям пришли небритые посетители, презирающие закуску как таковую и всему на свете предпочитающие красный «вермут».
Нехорошие завсегдатаи плодились, как клопы. Девушки перестали появляться в «Монологе» вовсе. Кафе катилось и катилось под уклон.
Разочарованный Горчаков уехал на учебу в город Вышний Волочек, оставив преемнику восьмикилограммовую папку с отчетом о проведенных мероприятиях. В баре новый, чрезвычайно расторопный буфетчик заторговал пивом навынос и в разлив.
Появился в продаже темный маслянистый портвейн, добываемый, очевидно, из подземных скважин, а также ароматизированное вино «Осенний сон». В одной бутылке этого удивительного напитка заключалось столько запаха, что доставало до автобусной остановки. Поэтому от пассажиров, садившихся здесь, всегда подозрительно пахло, и контролеры проверяли их в первую очередь, с пристрастием.
Серж Гогонин как-то по старой памяти заглянул в бывшее молодежное кафе, но дальше порога не пошел. «Бобик сдох!» — философски изрек он и удалился в проверенный «Циркуль». В душе Серж чувствовал себя отомщенным.
Дольше всех из сотрудников держался верный Анкудиныч. Но и его доел нервный завсегдатай, узревший в гардеробе синюю крысу величиной с валенок. Завсегдатая ловили всем обществом, сшибая мебель, свистя и топая. Анкудиныч получил сильную контузию вешалкой, стал задумываться и однажды поутру объявил коллективу:
— В нашем вертепе спиться — плюнуть раз!
Действительно плюнул и ушел сторожить конфетную фабрику, куда его давно звали.
Сейчас в «Монологе» овощехранилище.
За себя и за другого
Л. стоял в нашем столовском буфете и размышлял: брать или не брать?
Давали корейку, но лучшие куски уже, конечно,
Вдруг протиснулся к прилавку Санька Жогин (я его сразу узнал) и нахальнейшим голосом распорядился:
— Взвесьте-ка мне, мамаша, кусочек килограмма на полтора. Только попостнее, будьте любезны. Без сала.
Крупногабаритная «мамаша» за прилавком и бровью не повела.
— Все хотят постного. А куда мне прикажете сало девать?
Тут Санька произнес такую фразу:
— Любезнейшая, сало я попрошу взвесить отдельно, нарезать тонкими ломтиками и оставить себе!
Так вот прямо и сказал.
Мы думали — все. Сейчас она ему да этим самым салом, да как… Мы давно ее знали, нашу «любезнейшую» буфетчицу.
В самом деле, от такого нахальства «любезнейшая» на секунду окаменела, а потом поперхнулась (она ела булочку), и у нее получился сложный звук, что-то вроде: «Крх-ркх!»
— А вот это вы зря сказали, — не давая опомниться, наступал Санька Жогин. — Зачем вы это заявили, товарищ продавец, да еще в присутствии группы покупателей?
«Товарищ продавец» срочно дожевывала булочку. Жогип, ни минуты не медля, железным тоном продолжал.
— В таком случае я вынужден — подчеркиваю: вынужден! — буду позвонить лично Александру Петровичу!
— Кому? — презрительно спросила наша видавшая виды буфетчица. — Что вы мне тут цирк показываете? В торгинспекцию, что ли?
— Нет, — еще презрительнее ответил Жогин (у него прозвучало так: «М-мэть!»). — Я уж лучше самому Александру Петровичу, лично!
Мы почувствовали: не врет. Никакого цирка и в помине нет. Сейчас действительно возьмет и позвонит. Этот может.
Неприятно он так измелился, Санька Жогин. А в школе тихий был, незаметный.
Буфетчица тоже поняла, что не на того напала. Уже слабея, спросила для верности:
— В управление торговли, да?
— М-мэть! — Говорит Санька и отчеканивает: Двадцать два! Восемьдесят четыре! Тридцать пять! Догадываетесь?..
Буфетчица у нас — физиономист каких поискать. Она тут же полезла в холодильник, достала кусок мякоти (из НЗ, для начальства), взвесила, завернула, завязала веревочкой и сделала бантик. Все это — молча. Быстро, ловко, умело, но — молча.
Жогин (тоже молча) заплатил, поддел одним пальцем веревочку и удалился. И казалось, будто дверь перед ним распахнулась сама по себе.
Покупатели, из тех, кто послабее, смотрели ему вслед с боязливым восхищением, как штангисту-тяжеловесу на пляже. Мне было грустно.
Вот тебе и Санька Жогин. Хозяин жизни. Про такого только оды слагать. Пли саги. Слова так сами по себе на бумагу и попрыгают. От глубокого почтения. А в школе тихим был, нормальным…
После этого я на буфетчицу даже смотреть не стал, не то, чтобы покупать. Опасно было. Она у нас, надо заметить, женщина не таковская. Лютая женщина.
Вышел тихонько на улицу, а там Санька.