Если у нас будет завтра
Шрифт:
В заднем кармане джинсов пискнул телефон, извещая, что пришло сообщение.
Приедешь сегодня домой?
Я уставился на эти слова, раздраженный тем, как быстро испарились короткие драгоценные мгновения счастья.
Пальцы зависли над клавиатурой, чтобы ответить «Да». Теперь, когда отцу стало лучше, я решил вернуться в свой пентхаус в городе.
Я с трудом заставил себя приехать, а теперь не хотел уезжать.
«Отрекаясь от себя, мы становимся сильнее, –
Я оттолкнулся от стены, усмехнувшись нахлынувшим воспоминаниям. Я не испытывал ни похоти, ни низменных желаний. Внутри была лишь пустота. И холод. Волны жара, охватившие меня вчера в присутствии Макса, ничего не значили. Просто слабость. Подобное не повторится. И сегодня вечером я возвращаюсь в город.
Я сунул телефон в карман, так и не ответив на сообщение.
День выдался достаточно теплым, и через несколько часов я неспешно обедал во внутреннем дворике. Не торопясь проведать отца.
«Почему? Потому что Макс все еще на дежурстве?»
Я раздраженно отбросил салфетку. Какого черта все мои мысли и действия напрямую связаны с гребаным Максом Кауфманом? Это мой дом. И я не собираюсь ограничивать свои передвижения из-за какого-то… парня.
Но я не пошел наверх. Не слишком задумываясь о причинах, я понимал, что в присутствии отца нам с Максом безопасней не находиться в одной комнате.
Я побрел в гостиную. Эдди ушел с Марджори. В доме стояла тишина.
Я сел за пианино и откинул крышку. Надо мной, улыбаясь, висел мамин портрет.
Боже, как я по ней скучал. Не стоило в этом признаваться; скорбь нужно держать в хранилище. По словам тренера Брауна, мамина любовь лишь подогревала мою слабость. Смягчала. А настоящий мужчина просто не мог быть мягким.
Я положил руки на клавиши. Из-под пальцев заструилась «Павана на смерь инфанты» Равеля. Одна из маминых любимых. Я не играл ее с тех пор, как мама умерла.
Без ведома отца в колледже я брал уроки игры на пианино. Профессора сразу же хотели выбить для меня стипендию в Йельскую школу музыки и записать на все мало-мальски значимые курсы, но отец бы просто взбесился.
Так что я играл лишь по субботам для Эдди.
Не особенно сложный, напев оказался мелодичным и весьма навязчивым. Я закрыл глаза и потерялся в сплетении звуков. Вернулся назад, в то время, когда мама еще не умерла. До того, как холод и лед выжгли меня изнутри, а побои и разряды тока внушили, что я ничего не стою.
Когда последняя нота рассеялась, тепло музыки исчезло, и кровь моя снова заледенела. Даже не открывая глаз, я почувствовал, что уже не один.
– Боже, потрясающе, – тихо проговорил Макс. Он стоял возле двери с северной стороны, ведущей на кухню. – Я не хотел подслушивать, – извинился он в ответ на
– Чем ты занимаешься? – спросил я. – А как же дежурство?
– Обеденный перерыв, – пояснил он. – Ты здорово играешь. Черт, больше, чем здорово. Как профессионал. Ты играл всю жизнь?
– Служащие Марша обычно не задают членам семьи таких личных вопросов.
Макс криво усмехнулся и скрестил руки на груди.
– Думаю, мы знаем друг о друге больше, чем просто служащий и работодатель.
Я раздраженно взглянул на него.
– Это угроза?
Он вздохнул и вошел в комнату, присел на подлокотник дивана, как прежде, с Эдди.
– Просто указал на очевидное.
– Повторю еще раз, чтоб все стало ясно и очевидно… То, что мы обсуждали прежде, должно остаться между нами.
– Так и будет, – согласился Макс. – Я же поклялся.
Я пробежал пальцами по клавишам пианино.
– Не люблю полагаться на других.
«Преуменьшение века».
– Я заметил, – проговорил Макс с легкой усмешкой. – Как называлась та музыка?
– «Pavane pour une Infante d'efunte», – сказал я. – Равель.
– Что это значит?
– Танец для мертвой принцессы. – Я указал головой на мамин портрет. – Ее любимая, хотя мама не болела и не грустила. Ей просто нравилось, как звучит мелодия, вот и все.
– Красавица, – проговорил Макс. – Сожалею о твоей потере. – Я резко взглянул на него. – Сезар сказал, что она умерла несколько лет назад, – пояснил Макс.
– Что еще сказал Сезар?
«Аляска? Сезар рассказал ему об Аляске?»
– Да почти ничего, – ответил Макс. – Лишь объяснил, что у твоего отца нет жены, которая могла бы помочь за ним ухаживать.
– Да, папа больше не женился. И уже не женится. Невзирая на склероз.
– Он любил ее.
– Думаю, да. И когда ее не стало, в нем тоже что-то умерло. В маме была доброта. И умение сострадать. Она забрала все это с собой. – Я махнул рукой. – Не обращай внимания.
«Боже. Что такого в этом парне? Почему я болтаю без умолку?»
– Ладно, – проговорил Макс, закрывая тему. В нем тоже жили добро и сострадание. Он кивнул на пианино. – Когда ты научился играть?
– Еще в детстве, – пояснил я. – Уже не помню, как учился. Как-то само получилось. Мама сказала, что я с этим родился.
– А ты не хочешь выступать на сцене?
– Я исполнительный директор «Марш Фармасьютиклс». В один прекрасный день возглавлю фирму.
– Ты не ответил на вопрос.
Я склонил голову набок.
– Ты всегда так прямолинеен?
Макс пожал плечами.
– Жизнь слишком коротка, чтоб играть в игры. А вообще… Я много лет обманывал сам себя, не признавал, каков же я на самом деле. Когда я завязал, то ввел для себя некое правило. Я не лгу сам и не приемлю чужую ложь. И, самое главное, не стану обманывать себя.