Если завтра не наступит
Шрифт:
– Нет, – заявил Гоги, бесцеремонно пялясь на ее грудь. – Я пришел сказать, что пора нам становиться друзьями.
– С какой стати?
– Я могу быть тебе полезным. Времена сейчас такие…
– Какие? – недобро осведомилась Тамара.
– Сама знаешь, – ухмыльнулся Гоги. – Врагам народа не сладко живется, а скоро станет совсем невмоготу.
– По-твоему, я враг народа?
– Не знаю, не знаю… На все у тебя собственное мнение, везде ты его высказывать спешишь…
– Если иметь собственное мнение – это преступление, то добрую половину
– И пересажаем, – пообещал Гоги. – Но не всех. Самых строптивых.
– Кажется, ты пока еще не полицейский и не жандарм, чтобы решать.
– Пока еще.
– Вот что, – решительно произнесла Тамара, – убирайся-ка ты с моих глаз долой. Смотреть на тебя тошно.
– Не суди о мужчинах по внешности, – сказал Гоги, выдвигая вперед маленькую круглую голову с оттопыренными ушами. – Когда я появился на свет, все врачи сбежались на меня посмотреть. И знаешь почему?
– Не знаю и знать не хочу.
– Напрасно. Уже тогда эта штука была у меня величиной с… – Гоги выставил большой палец. – Видела бы ты, во что она превратилась теперь!
– Пошел вон!
Тамара толкнула Гоги в грудь. Отступив на пару шагов, он обиженно воскликнул:
– Эй, что ты делаешь? Гляди, как бы потом не пожалела! Женщины, которые со мной спят, в один голос говорят, что я настоящий жеребец.
– Хорек ты, а не жеребец, – обидно засмеялась Тамара, наступая. – Трусливый вонючий хорек, к которому и прикасаться-то противно. – Она демонстративно вытерла руки листом бумаги и топнула ногой. – Брысь! Не порти воздух в помещении!
– Это ты после вчерашнего разговора с тем русским такой смелой стала? – злобно поинтересовался оттесненный в коридор Гоги. – Предупреждаю, подобное поведение тебе боком выйдет.
– Ну и пусть!
– Не корчи из себя героиню. Попадешь в жандармерию, там твою горячую голову быстро остудят.
– Пусть, – повторила Тамара.
– А ведь дружба со мной уберегла бы тебя от многих неприятностей, – забормотал Гоги вполголоса, озираясь по сторонам. – Подумай, ведь от меня многое зависит. Я мог бы сообщать куда следует, что ты лояльно относишься к власти и не позволяешь себе никаких сомнительных высказываний.
– А я вот позволяю!
– Но это же глупо!
– Зато честно, – упрямо сказала Тамара.
– Что ж, тогда иди, – предложил Гоги, бросив взгляд на часы. – Иди и повтори то же самое полковнику Тутахашвили. Наверное, он уже подъехал и ждет.
– Где?
– В машине у входа. Попросил меня вызвать тебя, потому что доверяет мне больше, чем телефону. – В Гогиных устах это прозвучало хвастливо.
– Что ему нужно? – спросила Тамара, невольно поежившись.
– Узнаешь.
Повернувшись к Тамаре спиной, Гоги собрался уходить, когда она заметила ремешок, торчащий из оттопыренного кармана его брюк. Быстрый взгляд на стол, где еще недавно лежал фотоаппарат, подсказал журналистке, что ее дела
– Погоди, – вырвалось у нее.
Гоги, намеревавшийся повернуть за угол, неохотно обернулся:
– Чего тебе?
– Это правда, что ты сказал? – быстро спросила Тамара.
– Зачем мне врать? Полковник сказал, что подъедет к половине, а сейчас уже тридцать пять минут десятого. Поспеши. – Гоги отвернулся. – Сосо Тутахашвили не тот человек, чье терпение можно испытывать.
– Речь не о нем.
– А о чем?
Черные глаза Гоги настороженно сверкнули.
– Я про… – Тамара опустила голову, притворяясь смущенной.
– Ну?
– Эта история в роддоме… Ты не врешь?
– А, задело, значит, за живое, – напыжился Гоги. – Неудивительно. Когда я прихожу в баню, все мужчины прямо зеленеют от зависти. Ну и агрегат, говорят. Никогда не видели такого.
– Иди сюда, – шепнула Тамара, отступая в глубь комнатушки.
Потерявший ее из виду Гоги не замедлил появиться в дверном проеме:
– Что, крепость готова сдаться на милость победителя?
– Закрой за собой дверь и подойди поближе.
– Но полковник ждет!
– Я тоже, – страстно прошептала Тамара, взявшись обеими руками за подол юбки. – Скорее. Знаешь, сколько я живу без мужа?
Поколебавшись, Гоги все же решился. Выглянув в коридор, он аккуратно притворил дверь и приблизился к Тамаре, готовясь задрать ей юбку.
– Я сама, – предупредила она. – Обними меня.
Когда Гоги полез к ней с поцелуями, стало ясно, что никакой дохлой мыши или цыпленка при нем нет. Если таковые и были, то Гоги их сожрал, не потрудившись прополоскать после этого рот или почистить зубы.
– Ого! – сказала Тамара, прижавшись к нему животом.
– Это еще не «ого». Настоящее «ого» только начинается.
Самодовольная ухмылка исчезла с Гогиной физиономии, когда он сообразил, что Тамарин интерес к содержимому его штанов носит весьма специфический характер. Выдернув фотоаппарат из кармана Гоги, она ударила его в висок.
– Курва! – выругался он по-русски.
Тамара ударила сильней и продолжала размахивать фотоаппаратом до тех пор, пока сексот не вывалился из кабинета, прикрывая втянутую в плечи голову.
– Вор! – полетело ему вслед.
Он молча свернул за угол и скрылся из виду.
Переведя дыхание, Тамара вскрыла фотоаппарат и вытащила из катушки мгновенно посеревшую пленку. Ее трясло от пережитого волнения. Она больше не собиралась играть в опасные игры. В конце концов, у нее имелся любимый отец, больное сердце которого не выдержит, если дочь окажется за решеткой. Как можно было пойти на поводу у русского разведчика, сыгравшего на порядочности Тамары? Кто он ей и кто она ему? Никто.