Если женщина просит
Шрифт:
– Чем богаты, тем и рады, дорогая гостья! – провозгласил дворник. – Але, Антошка! Ты что, заснул? Или пить больше не хочешь?
При волшебном слове «пить» интеллигент-алкоголик встрепенулся, как сивка-бурка вещая каурка, и, уцепившись за свой стакан, гордо попиравший томик Бродского, произнес:
– Курить я б-буду, а пить не брошу!
В тот вечер Аня никуда не поехала, а напилась, как никогда за всю свою жизнь. После трех порций ядреного мальковского самогона напряжение схлынуло, и на Аню
А потом все оборвалось. Потолок стал падать на пол, и Аня, а точнее ее душа, куда-то выпорхнула, почувствовав несказанное облегчение.
Утро выдалось страшным. Похмельная рожа Малькова висела в воздухе, заполняя пространство стонами и чудовищным перегаром. К счастью, в каком-то углу отыскалась вожделенная поллитра, с помощью которой похмельный синдром быстро унялся и перестал яростно грохотать в мозгах и рвать дрожью тело.
Все происшедшее накануне показалось Ане страшным сном. И только взглянув на валявшийся на полу органайзер, на который кто-то пролил самогон, Аня вспомнила, что все это происходило наяву.
Она встала с дивана и решительно направилась в прихожую – надевать туфли.
– Ты куда? – просочился страдальческий голос Макеева, а вслед за голосом в прихожую вполз сам его хозяин. – З-за пивом?
Аня не ответила, она молча вложила органайзер Кислова в сумочку и стала открывать замок.
– А… ну ты еще придешь… нет?
– Пока, Макеев, – сказала Опалева. – Всего наилучшего.
Она вышла из подъезда. Какой-то здоровяк, выгуливающий собаку, покосился на ее зеленовато-бледное лицо, скользнул взглядом по явно не по сезону туфлям, и ее буквально передернуло. Так, замечательно. Теперь ее мутит от одного лишь мужского взгляда.
А в мозгу крутились только две коротенькие фразы из дневника Юрки: «…милосердие – это его профессия» и – «Пусть считает, что это такая форма отпущения грехов».
Ну конечно! Как же она сразу не поняла еще вчера, что такие слова могут быть применены к человеку только одной профессии!
Аня бросилась к проезжей части и, остановив машину, завалилась в теплый салон, тяжело дыша.
– Куда? – спросил шофер.
– К Воздвиженскому храму.
Отца Никифора она увидела сразу. Его невысокая плотная фигура прорисовывалась на фоне иконы Николая Угодника. Рядом с пастырем стояли две миловидные прихожанки, которые улыбались, слушая горячую речь отца Никифора.
Анна подошла ближе и услышала весьма далекую от церковной тематики речь:
– Значит, мы договорились насчет завтра? А то завтра Афоня приезжает из Питера вместе с Владом, должны поставить пару ящиков за приезд.
– Мы водку не пьем, ты что, забыл, Леня? – пискнула одна из прихожанок.
– А, ну да. Да что попросите,
Отец Никифор распрощался с прихожанками и, торжественно ступая, направился в упомянутую выше ризницкую, как вдруг увидел Аню.
– Мир вам, святой отец, – сказала она. – Я хотела бы исповедаться.
– Позже, дочь моя, – ответил отец Никифор. – Я сейчас занят, Ань. Подожди чуть-чуть.
– Нет времени ждать, Леня, – ответила Опалева. – Я хотела поговорить с тобой о твоем старом друге Юре Кислове. Ты и не говорил, что знаком с ним.
Отец Никифор посмотрел на Аню с откровенным изумлением, к которому примешивался страх.
– Ну пойдем, пойдем в исповедальню, – сказала Аня. – Я думаю, теперь ты время найдешь.
– Он так просил меня! – с лихорадочной быстротой говорил отец Никифор, не глядя на Аню. – Он был тяжело болен и потому хотел умереть. Грозил, что покончит жизнь самоубийством, но ведь самоубийство – это смертный грех, верно? Он очень просил, предлагал деньги.
– И ты взял?
Леня опустил глаза.
– Я влип в большие долги, – пробормотал он, – в казино проигрался. Ты же видела, что я люблю ходить в такие… присутственные места.
– Священник! – проговорила Аня с тяжелым презрением. – Значит, те охранники… Леонид и второй… они знали, что ты убил Кислова?
Отец Никифор кивнул. В его глазах отчетливо читалось: откуда эта баба все знает?
– И что сказал тебе Кислов? Что он любит одну женщину, проститутку, и что он хочет, чтобы ты убил его в тот момент, когда он будет ее трахать, ему переклинит мозги и не будет больно?
– Да, но откуда ты все знаешь?
– Потому что я была та женщина, – медленно выговорила Аня. – Я. Понимаешь, ты, урод в рясе? Священник-убийца… я думала, такое бывает только в голливудских триллерах про маньяков.
Леня забормотал что-то нечленораздельное, а потом вдруг упал перед Аней на колени, и посыпался жалкий лепет, от которого Опалеву едва не вырвало:
– Анечка, у меня не было другого выхода. Я же не знал, что это ты. Я не… ну не говори, что ты… Не говори никому! Хочешь, я отдам тебе все деньги? Все деньги, которые остались у меня от тех, которые дал мне Кислов? Там еще много! Хочешь?
Аня брезгливо оттолкнула Никифорова, и он упал спиной на пол, не переставая бормотать:
– Не выдавай… не выдавай меня.
– Не бойся, не выдам. Бог не выдаст – свинья не съест, – холодно сказала Аня. – Только вот что, Ленечка. Я не выдам тебя при одном условии.
– При каком?
– Что ты немедленно сложишь с себя сан священника и займешься чем-нибудь, что больше бы соответствовало твоей натуре. Ну, в крупье бы пошел. В бармены. В сутенеры – тоже неплохое дело, прибыльное. Я даже тебе готовую клиентку подскажу – Анютик зовут. Нет, не я. Ну, или в мясники пойди. Как ты завалил этого Кислова – любо-дорого! Наверно, в армии хорошо служил?