Эсперанса
Шрифт:
Эсперанса старалась не смотреть на девочку, но ей это не удавалось. Ей хотелось сказать маме девочки, что она всегда отдавала свои старые игрушки сиротам, но эта кукла была особенной. Кроме того, девочка бы ее испачкала.
Мама взяла сумку и достала оттуда клубок толстых шерстяных ниток.
— Эсперанса, вытяни руки, пожалуйста. — Она подняла брови и кивнула девочке. Эсперанса прекрасно знала, что она хочет сделать. Они делали это не раз.
Мама раз пятьдесят обернула нить вокруг вытянутых рук Эсперансы, пока почти полностью их не закрыла. Потом она продела нить в получившуюся
Мать что-то шепнула дочке. Девочка сказала застенчиво:
— Грасиас, спасибо.
— Не за что, — ответила мама.
Женщина с детьми вышли на следующей остановке. Эсперанса увидела, как девочка остановилась у их окна, помахала маме рукой и опять улыбнулась. А перед тем как уйти, она помахала маме рукой куклы.
Эсперанса была рада, что девочка вышла и забрала с собой глупую вязаную куклу. Иначе она бы постоянно напоминала Эсперансе о ее эгоизме, а мама бы всю дорогу сердилась.
Колеса монотонно постукивали. Поезд шел на север. Время тянулось бесконечно, как нить маминой пряжи. Каждое утро солнце поднималось из-за гор Сьерра-Мадре и посверкивало между соснами. По вечерам оно опускалось слева от них, оставляя розовые облака и пурпурные горы на фоне темнеющего неба. Когда люди садились на поезд или выходили на станциях, Эсперанса и другие пассажиры пересаживались. Когда вагон переполнялся людьми, им иногда приходилось стоять. Когда народу становилось меньше, они клали чемоданы под головы и пытались спать на жестких скамьях.
На каждой остановке Мигель и Альфонсо выходили с каким-то свертком. Эсперанса наблюдала за ними из окна. Она видела, как они шли к лотку с водой, разворачивали клеенку и смачивали содержимое. Затем они снова его заворачивали в клеенку, садились в вагон и аккуратно клали сверток в сумку Альфонсо.
— Что там такое? — не удержавшись, спросила Эсперанса у Альфонсо, когда поезд тронулся с очередной станции.
— Увидишь, когда приедем. — Он улыбнулся и переглянулся с Мигелем.
Эсперансу раздражало, что Мигель ходит взад-вперед со свертком и не говорит, что внутри. Она устала оттого, что Гортензия постоянно что-то напевает, и ей надоело смотреть, как вяжет мама. Они вели себя так, словно с ними не происходило ничего необычного. Но больше всего ей наскучили постоянные разговоры Мигеля о поездах. Он болтал с проводниками. На каждой остановке он выходил из вагона и смотрел на машиниста. Он изучал расписание поездов и пересказывал его Эсперансе. Казалось, он был настолько же счастлив, насколько она была раздражена.
— Когда приеду в Калифорнию, буду работать на железной дороге, — сказал Мигель, с тревогой вглядываясь в даль. Они положили на колени оберточную бумагу и ели пепиньос— огурцы с солью и молотым перцем.
— Я хочу пить. А в других вагонах продают сок? — спросила Эсперанса.
— Я бы работал на железной дороге в Мексике, —
При упоминании папы у Эсперансы снова сжалось сердце. Она посмотрела на Мигеля. Он быстро отвернулся и уставился в окно, но она заметила, что у него на глазах навернулись слезы. Она никогда не задумывалась, как много значил ее отец для Мигеля. Эсперанса вдруг поняла, что, хотя Мигель был слугой, папа относился к нему как к сыну, которого у него никогда не было. Но папы больше не было, не было его влияния. Что теперь будет с мечтами Мигеля?
— А в Соединенных Штатах? — спросила она тихо.
— Я слышал, что в там не нужно связей. Даже самый бедный человек может разбогатеть, если будет много работать.
Они ехали уже четыре дня и четыре ночи, когда в вагон вошла женщина с проволочной клеткой, в которой сидели шесть рыжих кур. Они неистово кудахтали, а когда хлопали крыльями, то по всему вагону разлетались красновато-коричневые перышки. Женщина села напротив мамы и Гортензии и за несколько минут успела рассказать им, что ее зовут Кармен, что она овдовела и осталась одна с восьмью детьми на руках и что она живет в доме своего брата и помогает его семье ухаживать за младенцем.
— Хочешь конфет? — спросила она Эсперансу, открыв сумку.
Эсперанса посмотрела на маму — та улыбнулась и одобрительно кивнула.
Эсперанса нерешительно потянулась к сумке женщины и зачерпнула горсть кокосовых леденцов. Раньше мама никогда не разрешала ей брать конфеты у незнакомых людей, особенно у бедняков.
— Сеньора, почему вы едете с этими курами? — спросила мама.
— Я продаю яйца, чтобы прокормить семью. Мой брат выращивает кур и отдал этих мне.
— И так вы ухитряетесь прокормить всю семью? — спросила Гортензия.
Кармен улыбнулась:
— Я бедна, но я богата. У меня есть дети, сад с розами, моя вера и память о тех, кого с нами больше нет. Чего еще можно желать?
Гортензия и мама кивнули, улыбаясь. Какое-то время все сидели, задумавшись, а потом мама вытерла мокрые от слез глаза.
Женщины продолжили разговор, а поезд все ехал мимо полей пшеницы, апельсиновых рощ и коров, пасущихся на склонах холмов. Они говорили, а поезд проезжал городишки, где крестьянские дети бежали за ним ради забавы. Мама рассказала Кармен о том, что произошло с папой, и о тиоЛуисе. Кармен слушала и, сопереживая, кудахтала, как ее куры. Эсперанса переводила взгляд с мамы на Кармен, а с Кармен на Гортензию. Ее поразило, с какой легкостью Кармен рассказала им все о своей жизни, а потом вступила в откровенную беседу с мамой. Это казалось ей неправильным. Мама всегда держалась приличий и следила за тем, что можно говорить, а о чем следует промолчать. В Агуаскальентесе она сочла бы неуместным делиться с торговкой яйцами своими проблемами, но сейчас сделала это не колеблясь.