Эссе 2003-2008
Шрифт:
Когда туда вошли американцы, мой друг Пахомов задумчиво заметил:
– Похоже, я обречен жить в стране, которая воюет с Афганистаном.
Его это, однако, скорее радует. Будучи человеком бескомпромиссно штатским, он любит рубашки с погончиками. Со мной сложнее. Никогда не зная, что делать, я всегда радуюсь, что не мне решать. Заняв тесный промежуток между «голубями» и «ястребами», я получаю с обеих сторон, еле успевая менять щеки.
– Государство, - учит меня Пахомов, - вроде микробов: оно стремится заполнить собой все не отведенное ему пространство. Так уж лучше это будут наши микробы.
Это, конечно, неправда. Американцам не нужна империя, потому что они хотят жить дома. Даже любимая их война - Гражданская, между Севером и Югом. В нее до сих пор играют. Если янки и готовы расширяться, то только в индивидуальном порядке - за счет кока-колы и чипсов. Когда Америке снятся плохие сны, к ней присоединяется Канада, когда кошмары - Мексика.
И в Ирак американцев привела не страсть к имперской географии, а история - та, которой у нее не было: романтический ХIХ век с его мифом «крови и почвы». В отличие от европейских, американские романтики, вроде моего любимого Торо, жили не в воздушных замках, а в лесу. Все остальные задержались в XVIII столетии. Америка до сих пор живет теми универсальными категориями, которыми Маркс соблазнил Россию. «Мимо рта не пронесешь», - верят американцы, игнорируя исключения, чреватые взрывами.
Это трудно понять, в это трудно поверить, но самые большие идеалисты здесь не левые, а правые - скорее Пентагон, чем хиппи. Наиболее опасное заблуждение Америки состоит в том, что она действительно знает конечную истину: богатым и здоровым быть лучше, чем бедным и больным, - всегда и всем. Соорудив себе богатую страну из конституции, американцы думают, что знают, как это делается не только дома, но и за границей. Поэтому враги зовут их «глупыми», а друзья - «лишенными воображения». Боятся, впрочем, и те и другие; идеализм - вроде куриной слепоты: болезнь не смертельная, если не водить танки ночью.
Должен признаться, что я тоже против войны. Как все пацифисты - из шкурных интересов и невеселых принципов.
– Помочь никому нельзя, - говорил я, когда соседи заворачивались в нарядные звездные флаги.
«И спасти никого нельзя», - думал я, представляя, что бы стало с Россией, если б Америка решила избавить ее от Сталина. Помните прогрессоров у Стругацких? «Я нес добро, и - Господи!
– как они меня ненавидели. Потому что боги пришли, не спрашивая разрешения. Никто их не звал, а они вперлись и принялись творить добро».
Человек слишком сложное существо, чтобы ставить на нем облагораживающие эксперименты. Поэтому я, послушавшись Вольтера, решил возделывать свой садик. Выдрав из клумбы чужие петунии (на войне как на войне), я зарыл в землю дюжину семечек, надеясь для начала украсить тыл подсолнухами.
Дальше пошла арифметика. Первые пять пропали - я не знал, что за мной следили белки. Другие взошли. К трем стебелькам я привязал карандаши, помогавшие им ровно расти. Неделю спустя те, что обходились без поддержки, обогнали инвалидов.
– Ага, - сказал я, напыжившись от многозначительности, - благо в недеянии: главное - ни во что не вмешиваться.
А утром самостоятельный росток упал на землю со сломанной ногой.
– Ага, - повторил я с уже меньшей уверенностью, - мироздание живет вне морали, ему все - все равно, но
Цветка, однако, было жаль, и я одолжил ему костыль. Прошла еще неделя - и калека оправился. Он опять всех перерос, став крепче прежнего, несмотря на уродливый шрам у щиколотки.
Не понимая, какую притчу мне рассказывают, я молча гляжу в назидательную грядку, надеясь, что природа не отменила, а отложила нравоучительный процесс - то ли до урожая, то ли до выборов.
31.05.2004
Чтобы лето было летом, надо вернуть летнему отдыху его допотопное содержание и первобытную форму
Отпуск должен отпускать. Ослабив хватку будней, жизнь ненадолго разрешает нам вести себя как вздумается. Из-за этого так трудно с умом распорядиться заработанной свободой. Воля требует куда большей ответственности, чем рутина. Особенно в эпоху, упразднившую то мерное чередование сезонов, что всегда обещало зимой лыжи, а летом дачу.
Самолет, как супермаркет, отменил времена года. Земля кругла и обширна. На ней всегда найдется теплое местечко для отдыха, какой бы месяц ни показывал календарь. Есть бесспорная радость в том, чтобы валяться на тропическом пляже, злорадствуя по поводу ближних, оставшихся воевать с вьюгой. Но есть и своя прелесть в том, чтобы именно весной хрустеть мартовским огурчиком. Когда мы не рвем связующую время нить, а терпеливо следуем за ней, вериги сезонов, как сонет поэта, учат нас покорной мудрости. Чтобы лето было летом, надо вернуть летнему отдыху его допотопное содержание и первобытную форму.
Для меня это значит одно: палатка.
Как почти всe в своей жизни, я открыл радости бивака сперва теоретически - читая любимую книжку каждого вменяемого человека «Трое в одной лодке, не считая собаки». (Как-то мне попались на глаза данные опроса, согласно которому Джером Клапка Джером оказался любимым автором депутатов Думы. Журналист, помнится, сокрушался по поводу невзыскательности российских законодателей, а я обрадовался: значит, и у них было детство.)
Надо сказать, что своему феерическому успеху Джером обязан лени. В поисках легкого заработка он подрядился сочинить путеводитель по окрестностям Темзы. Не желая углубляться в источники, Джером сначала описал мелкие неурядицы, ждущие ни к чему не приспособленных горожан на лоне капризной британской природы. Только потом автор намеревался насытить легкомысленный опус положенными сведениями, честно списав их в библиотеке. К счастью, издатель остановил его вовремя.
Книга вышла обворожительно пустой и соблазнительной. Она построена на конфликте добротного викторианского быта с пародией на него. Джентльмен на природе - уморительное зрелище, потому что она решительно чурается навязанных ей чопорным обществом приличий.
Впрочем, речь о другом. Трое В Одной Лодке несли юному читателю занятную весть: чтобы испытать забавные трудности походной жизни, не обязательно покорять Эверест или Южный полюс. Достаточно ненадолго поменять оседлый обиход на кочевой, что я и сделал, проведя лучшую часть молодости с рюкзаком и в палатке.