Эссе и стихи из журнала "Карусель"

Набоков Владимир Владимирович

1920 г.

Каштаны

Цветущие каштаны, словно храмыоткрытые, сияют вдоль реки.Их красоту задуют ветеркизадорные, но в этот вечер – самыйвесенний из весенних вечеров —они чудесней всех твоих даров,незримый Зодчий! Кто-то тихо, чистов цветах звенит (кто, ангел или дрозд?),и тени изумрудные слоистойлиствы и грозди розовые звездв воде отражены. Я здесь, упрямый,юродивый, у паперти стоюи чуда жду, и видят грусть моюкаштаны, восхитительные храмы…

Кембридж

1920 г.

И. А.

Бунину

Как воды гор, твой голос горд и чист.Алмазный стих наполнен райским медом.Ты любишь мир и юный месяц, лист,желтеющий над смуглым сочным плодом.Ты любишь змей, тяжелых злых узловлиловый лоск на дне сухой ложбины.Ты любишь снежный шелест голубиныйвокруг лазурных, влажных куполов.Твой стих роскошный и скупой, холодныйи жгучий стих один горит, одиннад маревом губительных годин,и весь в цветах твой жертвенник свободный.Он каплет в ночь росою ледянойи янтарями благовоний знойных,и нагота твоих созвучий стройныхсияет мне как бы сквозь шелк цветной.Безвестен я и молод в мире новом,кощунственном, но светит все яснеймой строгий путь: ни помыслом, ни словомне согрешу пред музою твоей.

1920 г.

«Разгорается высь…»

Разгорается высь,тает снег на горе.Пробудись, отзовись,говори о заре.Тает снег на горепред пещерой моей,и вся даль в серебреосторожных лучей.Повторяй мне, душа,что сегодня весна,что земля хороша,что и смерть не страшна;что над первой травойдышит горный цветок,наряженный в живоймягко-белый пушок;что лепечут ручьии сверкают кругомзолотые струи;что во всех и во всемтихий Бог, тайный Богнеизменно живет;что весенний цветок,ветерок, небосвод,нежных тучек кайма,и скала, и поток,и, душа, ты сама —всё одно, и всё – Бог.

1920 г.

В раю

Здравствуй, смерть! – и спутник крылатый,объясняя, в рай уведет,но внезапно зеленый, зубчатый,нежный лес предо мною мелькнет.И немой, в лучистой одежде,я рванусь и в чаще найдупрежний дом мой земной, и, как прежде,дверь заплачет, когда я войду.Одуванчик тучки апрельскойв голубом окошке моем,да диван из березы карельской,да семья мотыльков под стеклом.Буду снова земным поэтом:на столе открыта тетрадь…Если Богу расскажут об этом,Он не станет меня укорять.

Кембридж

1920 г.

Пир

Так лучезарна жизнь, и радостей так много.От неба звездного чуть слышный веет звон:бесчисленных гостей полны чертоги Бога; в один из них я приглашен.Как нищий я пришел; но дали мне у двериодежды светлые, и распахнулся мир:со стен расписанных глядят цветы и звери, и звучен многолюдный пир.Сижу я и дивлюсь… По временам бесшумнодверь открывается в мерцающую тьму.Порою хмурится сосед мой неразумный, а я – я радуюсь всему:и смоквам розовым, и сморщенным орехам,и чаше бражистой, и дани желтых пчел;и часто на меня со светлым, тихим смехом хозяин смотрит через стол.

22

мая 1921 г.

Тристан

1

По водам траурным и луннымне лебедь легкая плывет,плывет ладья и звоном струннымлуну лилейную зовет.Под небом нежным и блестящимладью, поющую во сне,с увещеваньем шелестящимволна передает волне.В ней рыцарь раненый и юныйсклонен на блеклые шелка,и арфы ледяные струныласкает бледная рука.И веют корабли далече,и не узнают никогда,что это плачет и лепечет —луна ли, ветер, иль вода…

2

Я странник. Я Тристан. Я в рощах спал душистыхи спал на ложе изо льда.Изольда, золото волос твоих волнистыхво сне являлось мне всегда.Деревья надо мной цветущие змеились;другие, легкие, как сны,мерцали белизной. Изольда, мы сходилисьпод сенью сумрачной сосны.Я тигра обагрял средь тьмы и аромата,и бег лисицы голубойя по снегу следил. Изольда, мы когда-товдвоем охотились с тобой.Встречал я по пути гигантов белоглазых,пушистых, сморщенных детей.В полночных небесах, Изольда, в их алмазахты не прочтешь судьбы моей.

1921 г.

Облака

1

На солнце золотом сверкает дождь летучий,озера в небесах синеют горячо,и туча белая из-за лиловой тучи встает, как голое плечо.Молчи, остановись… Роняют слезы раясоцветья вешние, склонясь через плетень,и на твоем лице играет их сырая, благоухающая тень.Не двигайся, молчи. Тень эту голубуюя поцелуями любовно обогну.Цветы колышутся… я счастлив. Я целую запечатленную весну.

2

Закатные люблю я облака:над ровными, далекими лугамиони висят гроздистыми венками,и даль горит, и молятся луга.Я внемлю им. Душа моя строга,овеяна безвестными веками:с кудрявыми багряными богамия рядом плыл в те вольные века.Я облаком в вечерний чистый часвставал, пылал, туманился и гас,чтоб вспыхнуть вновь с зарею неминучей.Я облетал все зримое кругом,блаженствовал и, помню, был влекомжемчужной тенью, женственною тучей.

Берлин

1921 г.

В поезде

Я выехал давно, и вечер неродной рдел над равниною нерусской,и стихословили колеса подо мной, и я уснул на лавке узкой.Мне снились дачные вокзалы, смех, весна, и, окруженный тряской бездной,очнулся я, привстал, и ночь была душна, и замедлялся ямб железный.По занавеске свет, как призрак, проходил. Внимая трепету и треньюсмолкающих колес, я раму опустил: пахнуло сыростью, сиренью.Была передо мной вся молодость моя: плетень, рябина подле клена,чернеющий навес, и мокрая скамья, и станционная икона.И это длилось миг… Блестя, поплыли прочь скамья, кусты, фонарь смиренный.Вот хлынула опять чудовищная ночь, и мчусь я, крошечный и пленный.Дорога черная, без цели, без конца, толчки глухие, вздох и выдох,и жалоба колес, как повесть беглеца о прежних тюрьмах и обидах.