Есть на Волге утес
Шрифт:
И мы, холопи твои, от такой воровской прелести живем на службе у Соли Камской и Чердыни в большом опасении, а оборонятца нам, холопам твоим, нечем. Стрельцов у Соли Камской только 30 человек... а город
– гораздо худ и весь развалился, а стоячий острог вывч-лился во многих местах, башен около того острогу мало. И без служилых людей нам, холопям твоим, в такое шаткое время от тех пришлых ярыжных людей жить зело опасно и страшно».
Ильи давно уже нет в живых, но имя его наводит страх на гнусавых.
По северу атаман Илейко ходит!
Страшно!
6
Мирон о разведке Тотьмы только догадывался. Он в это время в лесу под Судаем был, а с ним полтысячи человек — триста конных и двести пеших. Договорено было: с этим войском посадит он Илейку на Тотьме воеводой, а сам пойдет на Соль Камскую. Где эта Соль Камская, Мирон пока не знал, но думал, что найдет.
И вдруг тяжкая весть—Илюшка пойман и повешен. Еще через день другая весть — повесили, да не Илюшку. Но Миронко знал — названного брата не стало. С досады поднял войско, налетел на Судай, крепостишку сжег, стрельцов порубил, четыре пушки взял себе. По городу пустил слух, что крепость-де взял Илья сын Иванов.
Голова леденского кружечного двора Ивашка Сергеев вдову Аленку из поварих выгнал.
— Иван Кирилыч, прости Христа ради, детишков моих сироток пожалей!
— Здесь государев кабак — не мой. Как я могу в нем держать жонку, которая ноги вору и разбойнику целовала. Да меня же за это князь Ртищев под батоги положит.
— Куда мне деваться ныне?
— Ишь, дурища! Воеводской женой захотела стать. Вестимое дело — баба. Волос долог, а ум короток. Ну, скажи мне на милость — зачем к виселице, да принародно, поперлась? Сперва понятно было —-поманил он тебя властью, богатством, но когда веревку на шею ему накинули, тогда-то чего лезла?
— Я не власти ради... Люб он мне больно пришелся. Измаялась я без мужицкого тепла. Годы мои молодые, хотелось...
— Хотелось, хотелось... Что, иных мужиков мало тебе было?
— Иные лезли баловства ради, а он мужем стать обещал, детей моих вырастить хотел.
— И снова дура! Он бы их разбойниками вырастил!
А кто тебе воров плодить позволит?! Изыди вон, сосуд грешный. Могу ли я тебя к вареву допустить. Яшка Г Вытолкай ее за дверь!
Повариха медленно пошла к выходу. Сидевший у стены питух поймал ее за руку, притянул к столу.
— Сядь напротив, выпей со мной.
— Спасибо. Мне не до бражничества, — повариха выдернула руку.
— Садись, садись. Дело скажу.
Алена села за стол, питух зашептал:
— Ты у виселицы хорошо ли рассмотрела атамана?
— Где там хорошо. Он изувечен был, лицо, как чело у печки, — черное.
— Верно! Это не Илейка был. Повесили совсем иного человека, чтоб награду получить.
— А где же атаман? — Аленка вытерла концом платка слезы.
— В Судае он. Сам видел. И если он тебе люб —
Ночью, когда Мирон укладывался спать, ему сказали, что приехала неведомо откуда жонка, зовется Але- ' ною и непременно хочет видеть атамана. Гулко забилось сердце, а вдруг вести о сожжении Алены напрасны, вдруг она вырвалась на волю, жива и разыскала его здесь.
— Веди ее сюда немедля!
Вместе с клубами пара в избу вошла женщина. Высокая, стройная, голова обмотана шалью, лица не видно, только по краям шали белая куржевина. По стати она была так похожа на Аленку, что Мирон обрадованно вскочил с лежанки, бросился к ней, обнял, воскликнул:
— Аленушка моя! Жива, слава богу. Раздевайся!— Сам подбежал к столу, сбил нагар с фитиля в плошке с жиром. В избе засветлело. Женщина размотала шаль, стряхнула куржевину. Нет, это была не Алена. Такая же статная, красивая, но не Алена.
— Кто ты, откуда? — спросил Мирон, поднимая светильник. '
— Мне бы атамана увидеть.
— Ну, я атаман.
— Илью бы Ивановича.
Мирон вспомнил, что он теперь выдает себя за Илейку, сказал неуверенно:
— Ну, я Илья Иванович.
— Нет, — женщина покачала головой, — ты не Илья Иванович.
— А ты разве знавала его?
— Виделись.
— Где?
— В Леденском Усолье. И там... на берегу Тотьмы.
— Садись. Какое у тебя к нему дело?
— Так ты же не он.
— Он меня замёсто себя оставил. Любое дело вершить за него велел.
— Мое ты не повершишь.
— Как знать. Говори.
— Где он? Когда будет?
— Ты сама сказала — на берегу Тотьмы видела его
— Видела. Стало быть, его в живых нет?
— Может быть, он наказ про тебя оставил? Говори. Не ехать же тебе обратно.
Повариха долго молчала, потом сказала:
— Я в Леденском Усолье в кабаке поварихой была. Он с атаманами заехал туда погреться. Шибко холодно было.
— Ну-ну.
— Я сама не знаю, как сталось — села я с ним рядом. Что-то потянуло меня, будто много лет я его ждала, будто давно знала. А как обнял он меня, да к сердцу прижал, да поцеловал, и сказала я себе: «Пойду с ним на край света». А когда он пообещал и двух моих сироток вырастить, я вся, душой и телом, была с ним. И велел он приехать мне в Тотьму.
— Ты и пришла? Зачем? Ведь знала — его казнить будут.
— Знала, но не поверила. Думала, может, кого иного.
— Ну, а убедившись?
— Не убедилась вроде. Повешенный был избит, лицом черен. А потом услышала, что он здесь. Вот и приехала. Ты скажи мне правду. Зачем именем его назвался?
— Скажу. В святом деле вранье не гоже. Илейки, друга моего, в живых нет. А имя я взял для того, чтобы великой нашей борьбе за волю перерыва не было. Пусть друзья наши — простые люди, пусть враги — бояре и князья знают: Илья Иванович, сын Долгополов, жив, и дело наше живет тоже. Вот и весь сказ.