Есть на Волге утес
Шрифт:
— Разин где ныне?
— Степан Тимофеич Волгу и Дон поднимает. А благословил его на бояр и воевод патриарх всея Руси Никон. Об этом я доподлинно знаю. И поведет черных люден Степан Тимофеич на Арзамас, Муром, Владимир п далее на Москву. Кузьмодемьянск, Цывильск, Ядрин уже в наших руках. И еще сказывают, что пристал к "Разину царевич Нечай. Правда это или нет, допвдлиннв сказать не могу.
— Куда поведешь нас?
— Я не пастух, вы — не стадо. В бой водить, у меня на то атаманы есть. Сколько вас ныне собралось?— Аленка обратилась к Перфилу.
— Восемсот с гаком будет.
— Разделите всех ,на сотни, -выберите сотников
Толпа загудела, но с места ве тронулась. Все смотрели на старика Образцова. А он не торопясь снял шапку, погладил ладонью лысину:
— Я вот, дочка, что хочу еще спросить? Ну, мы бес-списочные, нас нужда гонит. А вот ты сама что для себя ищешь? Для себя.
— Столь ли это важно, дед Перфил?
— А как жа. Каждый, кто в мятеж идет, что-то про себя думает. Может, ему с тобой не по пути. Может, ты ради власти, славы али богзсьва за меч взялась?
— Коли так —отвечу1—Аленка запустила руку к
карман кафтана, вытянула кандалы. Подняла их над головой: о
— Вот эти желези четыре года я ношу с собой. В них моего отца Артемия Иваныча барин насмерть батогами забил. Пока я эти железы на барина не надену— меч не брошу.
— А потом?
— А ты, дед, думаешь, другие баре в кандалы нашего брата не ковали? Со мною мудрый поп идет. Он слова господни всем сказывает. Дескать, кто был последним—станет первым, а первые — последними!
— Вот теперь с богом, мужики!
Темников и Красная слобода жили в эту осень как в угаре. Со всех сторон шли вести о бунтовщиках. Не было села, где не завелась бы ватага, не было деревни, где не побывали бы шайки бродяг, прельщавших мужиков на бунт. Восстали села Плужное, Шаверак, Шенино, Куликово. Грабили богатых и бедных. Сыщики присмирели, беглых уже не ловят. Их самих ловят и вешают на деревьях.
Помещики надежду на стрельцов и солдат потеряли, стали укреплять свои именья сами и на свой счет. Вооружали состоятельных, «лутших» мужиков, которые соглашались встать на защиту барских и своих жизней. Таких было немало.
Андреян Челищев все свое именье окружил тыном— сплошным забором из вкопанных глубоко в землю заостренных бревен. Над этим трудились все лето крепостные и тягловые мужики.
У Андреяна с братом Василием Челищевым давно спор идет.
— Ты, Андреянко, глуп,— твердит все время воевода,— Тын твой сожгут твои же кабальные смерды, они же копьями, которые ты хочешь отдать, тебя же пронзят, хлеб и скот разворуют. Надо все: зерно, скот, лошадей, а их у тебя с тыщу, пока не поздно продать и бежать куда глаза глядят. С деньгами нигде не пропадешь.
— Тебе легко говорить, воевода. У тебя ни кола ни двора — хватай кошель с деньгами и беги хоть сегодня.
А у меня именье, дворы, поташные заводы по деревням, стада кровью и потом нажитые. Без них я никто— пустое место.
— Продай, говорю.
— Кто все это по нынешним временам купит? Тебе бежать легче...
— Не скажи. Я аки чепями тут прикован — воевода же. А ты бы мне потом помог в случае чего. Деньгами...
— Ты глупцом меня назвал, а сам умен много ли? Чернь не первый раз бунтует, если каждый раз нам бегать, что от нас обоих осталось бы! У меня предчувствие
В полночь на усадьбу приехал куэнец Еремка — привез полсотни наконечников.
— Пошто так мало и пошто ночью?—спросил приказчик Логин.
— В минулый раз,— соврал Еремка,— вез я тебе триста копей, а чьи-то шпыни меня пограбили, чуть не убили. Ныне пришлось во тьме ночной... А железа боле нет, ковать нечего.
— Бессписочные не разбежались еще?
— Куда там! Что ни день, то прибыль, что ни ночь, то новые бродяги появляются. То и гляди на барина с дубьем полезут. Такая воровщина...
— Скажи им — пусть не суются. Нам воевода сотню стрельцов придал, две пушки с ядрами. А тын видел? Засеки кругом выстроили. Скорее Темников падет, чем усадьба. Пусть на гибель не идут. Напомни им — на той неделе одна шайка зубы об наш тын обломала. Полсотни полегло за тыном, а остальные в остроге сидят.
— Ладно, окажу.
Погрузив железо? Еремка уехал прямо в село Плужное, к Аленке.
Перед рассветом Андреян Максимович проснулся. Разбудил его не то тревожный сон (снились черные змеи), не то предчувствие беды. А может, смена погоды. Еще с вечера заветрело, теплая погода встречалась с холодом. В середине ночи ветер заметался вокруг домов, заунывно воя меж застрехами крыш. У барина заломило в костях.
В длинной ночной сорочке он вышел на крыльцо, на дворе кружилась солома, выдутая из хлевов, глиняный двурылый рукомойник раскачивался на цепочке и, словно к приходу хозяина, ударился о брус, раскололся. Зябко поеживаясь, Андреян подумал: «Слава богу, что усгтел отправить в Москву жену и детей». В сенях, выпив из жбану два ковша квасу, он лег снова. Но уснуть не удалось: прибежал встревоженный Логин и сообщил — в стороне овчарен горит тын. Челядь послана тушить пожар, но кто знает, что последует дальше. По-быстрому одевшись, Челишев вбкочил на коня, поскакал в дальний конец усадьбы. Горел тын — злодеи с наружной стороны навалили хворосту и зажгли — выгорело не меньше четырех саженей забора. К месту пожара бежали лют с ведрами и лопатами, но не успели передние тушители добежать до забора, как со стороны леса раздался дикий посвист, топот копыт и крики, а через огонь подобно Птице перелетел всадник на вороном коне с высоко поднятой над головой саблей. За ним, поднимая вверх искры, золу и дым, помчались через прожог всадники, и лавина их показалась барину нескончаемой. Мужики побросали ведра и разбежались.
Андреян бросился к восточным воротам, но они были уже распахнуты, и через них в усадьбу врывались людские потоки. Бунтовщики, ощетинившись копьями, рогатинами, вилами, неистово орали, заполняя двор будто вода в половодье. Челищев, рванув поводья, направил коня к мельнице, надеясь перескочить через плотину. Но и там мужики, раскачивая бревно, били им в зати-ну, разрушая ее.
Страх не лишил барина рассудка, он решил уходить через прожог, надеясь, что там бунтовщики уже проскочили. Но тут по-прежнему лезли в проход теперь уже пешие люди, десятками, сотнями. «Боже мой,— ужаснулся Андреян,— сколько же их?!»—и опустил поводья. Теперь оставалось одно — положиться на волю случая.