Есть о чем вспомнить

Семигина Людмила Демьяновна

— Веня, вставай, Венечка!

Парни держали под руки не собиравшегося больше драться восемнадцатилетнего совхозного слесаря Максима Жолобова, гитариста, певуна и любимца девчонок, который ошалело таращил глаза на лежавшего и кусал тонкие красивые губы.

Никто толком еще не сумел разобраться, что же все-таки здесь произошло, все растерянно переминались, соображая, помочь ли Вене, или это сделает Люська, а может, он встанет сам.

— Разойдись! — приказал участковый.

Он расширил круг собравшихся и наклонился

над лежавшим.

— Веня, вставай, Венечка! — всхлипывая, твердила Люська.

Участковый осторожно повернул Венькино лицо, и Люська тоненько вскрикнула — оно было в крови.

Абсатаров поискал глазами по кругу и позвал:

— Петр, иди сюда. Гони свои «Жигули», в больницу надо.

Он встал и в упор глянул на Максима Жолобова.

— Ты?

Тот хотел было ответить, но только прохрипел что-то невнятное осипшим от серьезности обстановки голосом.

— Веня, вставай, Венечка! — монотонно твердила Люська, наводя тоску на окружающих.

— Вперед! — приказал участковый Абсатаров и деловито, по-военному, поправил пустую кобуру, которую носил при себе неизменно.

Максим странно втянул голову в плечи и, озираясь по сторонам, пошел впереди участкового. В сумерках сверкнула фарами машина. Веню осторожно подняли, положили на заднее сиденье и увезли в больницу.

Абсатаров повел Максима в «кутузку». Она находилась в подвале старого каменного двухэтажного дома, принадлежавшего до революции, по словам стариков, купцу Морозову. На верхних двух этажах сейчас располагались сельсовет, загс, отделение милиции. А подвальчик с тусклыми перебитыми стеклами называли «кутузкой», в которой изредка отсыпался с глубокого перепоя пьяница и дебошир Федя Курыкин. Абсатаров долго возился с замком, наконец, открыл дверь, осветил фонариком помещение, нюхнул воздух, поморщился и кивнул Максиму:

— Заходи, сейчас одеялу чистую принесу.

— Перебьюсь, — неожиданно зло огрызнулся тот.

— Ну, ну, — пригрозил участковый. — Завтра ты у меня перебьешься… В районку отправлю.

В это время к председателю сельсовета Андрею Андреевичу Цивалову прямо домой прибежала насмерть перепуганная мать Максима Любовь Никифоровна, узнавшая о случившемся.

— Ой, милые мои, ой, родные! — причитала она, катая головой по столу.

— Может, образуется все, Люба, — утешала жена председателя.

— В больницу Веньку-то увезли, пластом, сказывают, лежит…

Дочь председателя, девятиклассница Надя, с учащенным сердцебиением слушала разговор.

— Съезжу я, мать, в больницу, — натягивая рубашку, недовольно пробурчал Андрей Андреевич. — Сукины дети, что натворили… Рот не разевай! — гаркнул он на дочь. — Доигрались, гитаристы…

В приемной больницы сидели заплаканные мать Веньки и его сестренка. Андрей Андреевич опять недовольно покряхтел и прошел мимо. Хирург Шепелев поднял голову от бумаг навстречу входящему председателю и улыбнулся:

— Всех

на ноги подняли?

— Живой?

— Живой, — усмехнулся хирург. — Нос у него зашиблен, больше никаких повреждений… Сейчас отойдет от перепуга, и домой отпустим.

— Чего ж ты, Венька, всех перепугал? — председатель зашел в операционную и сел рядом с парнем.

Тот, отвернувшись, молчал.

— Больно, что ли? — участливо спросил Андрей Андреевич.

— Нет, — дернулся тот от его руки.

— Ясно… Перед Люськой стыдно было… А в лежачем положении почему оказался?

— Сбил он меня, — пробурчал Венька, сдерживая обиду и ярость.

— За что?

— Это наше дело, — с многообещающей угрозой прошептал парнишка.

— «Это наше дело!» Партизан! Ваше-то, ваше, а ты сейчас домой с матерью пойдешь, а Максимкина мать от горя убивается.

— Схамил он Люське, — помолчав, протянул Венька.

— А ты?

— А я дал…

— А он не взял, — хмыкнул Андрей Андреевич.

Венька опять сжался, засопел, завозился, как еж.

— Ладно, иди домой… Что за Людмилу заступился — молодец, — одобрил председатель, — только уж до конца надо было. Лежа-то ничего не докажешь…

Вернувшись домой, мать Максима Андрей Андреевич не застал.

— К Абсатарову побежала, — объяснила жена. — Может, сходишь, парня-то вызволишь? Чего ночь томиться будет?!

— Пускай посидит, подумает, — сердито мотнул головой Андрей Андреевич.

Чуть свет председатель пришел в отделение милиции, где перед непроницаемым участковым Абсатаровым сидела вконец уреванная Любовь Никифоровна.

— Бессердечный ты, — причитала она. — В твоем погребе мышей, небось, полным-полно, изгрызут парня!

— Глупая ты, Никифоровна, женщина, — невозмутимо отвечал участковый, постукивая карандашом о пепельницу. — Максимке твоему срок грозит за избиение, а ты про мышей мне всю ночь талдычишь. Здравствуй, Андрей Андреевич, — участковый поднялся и строго глянул на женщину: — Ругается вот тут, как будто я виноват.

— Я звонил в больницу, — не дождавшись ответа, докладывал участковый, — особых телесных повреждений пострадавший не получил, но, поскольку факт драки налицо, я взял обвиняемого под стражу и составил протокол. Надо звонить в район. Доложить.

— Погоди, не суетись, — оборвал его председатель. — Не скули, Никифоровна, иди домой.

— Передачку бы ему, — всхлипывала женщина.

— Не похудеет, — обрезал Абсатаров.

Мать Максима выдворили за пределы отделения милиции, участковый вывел из погреба арестованного и на глазах собравшихся с утра пораньше друзей Максима и просто любопытных повел его в сельсовет на допрос. Как и о чем допрашивали Максима Жолобова, никто не слыхал, но через некоторое время на улицу вышли рассерженный председатель, ухмыляющийся Максим и недовольный участковый.