Эстер Уотерс

Мур Джордж Огастас

— Одно мне невдомек, — сказал Джорнеймен, — почему он всегда делает ставки только на поле. Вы же говорите, что он совсем не разбирается в лошадях. Для чего ж тогда тратиться зря на разъезды, а не играть, сидя дома.

— Я тоже об этом думал, — сказал Уильям, — и не больше вашего понимаю, в чем тут дело. Ясно одно: нашему брату букмекеру этот самый Бафф обходится на круг, если считать на всех нас пятерых-шестерых, никак не меньше шестисот фунтов в год.

В пивную вошел невысокий худощавый мужчина. Эстер узнала его сразу. Это был Рыжий. Он почти не изменился — чуть отощал и спал с лица, чуть меньше стал походить на джентльмена.

— Не пожалуете ли в буфетную, сэр? — сказал Уильям. —

Там вам будет удобнее.

— Да не стоит. Я заглянул просто так, по дороге из театра… А вы, я вижу, не забыли старых лошадок, — добавил он, заметив вырезанные из журналов фотографии Серебряного Копыта и Солнечной Долины, развешанные по стенам. — Это был великий день, верно? Пятьдесят к одному, а началось с тридцати, и вы помните, как Старик тренировал его с двадцатью фунтами веса сверх положенного… Привет, Джон! Рад видеть вас снова. Надеюсь, вы здоровы и дела в порядке?

У старого дворецкого был такой потрепанный вид, что Рыжий не поздоровался с ним за руку, и это не удивило Эстер. «Интересно, узнает ли он меня?» — промелькнуло у нее в голове, и в эту минуту Рыжий протянул ей руку над стойкой.

— Надеюсь, вы окажете мне честь распить со мной бутылочку вина, — сказал Уильям. Рыжий ничего не имел против, и Уильям велел Эстер спуститься вниз и принести бутылку шампанского.

Кетли, Джорнеймен, Стэк и все прочие внимательно прислушивались к их разговору. Увидеть лицом к лицу прославленного жокея из благородных — это было немалое событие в их жизни. Однако разговор вертелся все время только вокруг барфилдовских лошадей, да и то полунамеками, и Джорнеймену надоело в него вникать; он заявил, что ему пора домой. Остальные согласно кивнули, осушили свои кружки и, попрощавшись с Уильямом, покинули пивную. Заглянули несколько девушек-цветочниц с распущенными волосами, в накинутых на плечи шалях и с корзинами цветов в руках; девушки заказали четыре порции эля и принялись болтать с бродягой, который собирал свои спичечные коробки, готовясь сделать последнюю попытку раздобыть милостыню. Уильям уже откупоривал бутылку шампанского, но тут Чарльз, выносивший лестницу, чтобы потушить уличный фонарь, возвратился с плащом в руке и сказал, что один малый предлагает продать его за два шиллинга шесть пенсов.

— А ты знаешь этого малого? — спросил Уильям.

— Знаю. Вчера вечером мне пришлось выставить его за дверь. Это Билл Ивенс, он еще всегда ходит в синей куртке.

Вращающаяся дверь пропустила мужчину лет тридцати пяти, среднего роста, курчавого, смуглого, в синей суконной куртке и котелке; вид у него был живописный и не внушающий доверия; что-то хищное сквозило во всей его повадке.

— Берите, берите плащ, — редкий случай, другого не представится, — сказал он и, подойдя, кинул на стойку пени с таким видом, словно это был соверен. — Кружку портера. Погожие денечки стоят, как раз под жатву, как по заказу. Я прямиком из деревни… Немного пропылился, а?

— Уж вы не тот ли малый, — сказал Уильям, — который держал пари с мистером Кетли на полкроны шесть к одному, что Шелапут не выиграет скачку?

Чарльз утвердительно кивнул, и Уильям сказал:

— Как же у вас хватило нахальства прийти ко мне в пивную?

— Не серчайте, хозяин, никто ж не слышал, иначе я бы не стал.

— Ну, ладно, — сказал Уильям. — Ваш плащ никому не нужен. Мы любим знать, откуда берутся вещи, которые мы покупаем.

Билл Ивенс допил свое пиво.

— Ну, что ж, спокойной ночи, хозяин. Значит, никто не в обиде.

Цветочницы пересмеивались. Одна из них предложила Биллу цветок.

— Бери за так, ты мне понравился, — сказала она.

Билл соблаговолил принять цветок, и они удалились вместе.

— Не по нутру мне этот малый, — сказал Уильям и пустил

пробку от шампанского в потолок. — Ваше здоровье, сэр.

Они подняли бокалы, и разговор перешел на ближайшие скачки.

— Насчет этих скачек мне ничего не известно, — сказал старый Джон, — а вот на Леджеровских победит темная лошадка.

— А вы поставили на нее?

— Поставил бы, будь у меня деньги, но последнее время мне крепко не везет. А вам, сэр, я бы посоветовал рискнуть. Таких надежных сведений я еще отродясь не получал.

— Неужто! — сказал Рыжий, у которого явно пробудился интерес. — Значит, будем ставить — и я и вы. Будь я проклят, если вы не сделаете свои ставки тоже. Ну давайте, выкладывайте, какая лошадь? А Уильям скажет, какие ставки он готов принять. Так что за лошадь?

— Розовый Шиповник, сэр, из конюшни Уайт-хауз.

— Вот как! А я предполагал, что…

— Нет, сэр, Розовый Шиповник, только он.

Рыжий взял газету.

— На Розового Шиповника ставят двадцать пять к одному.

— Вот видите, сэр.

— Ну как, Уильям, — примете полсоверена двадцать пять к одному?

— Приму, сэр.

Рыжий вынул полсоверена из кармана и протянул его букмекеру.

— Я никогда не принимаю ставок здесь, за стойкой. Пусть останется за вами, сэр, — сказал Уильям, с улыбкой возвращая деньги.

— Но я же не знаю, когда теперь увижу вас, — сказал Рыжий. — Это будет меня обременять. Да и нет здесь никого.

— Никого, кроме бродяги со спичками да двух цветочниц. Они же не в счет? — Серое лицо старика озарила улыбка. Появилось что-то, ради чего стоит жить. Каждое утро будет приносить какие-то вести о лошади, каждый день послеполуденные часы будут протекать в приятном нетерпеливом ожидании вечерней газеты и разговоров за пивной стойкой. Сделал ставку — и надежда оживляет душу, омертвевшую от безнадежности.

XXXI

Никогда еще дерби не возбуждали такого интереса. Четыре фаворита! Отдать предпочтение одному из них, казалось, было просто невозможно. На Форзаца, взявшего приз в две тысячи, ставили два к одному; на Старинный Перстень, который на последующих скачках почти без тренировки обошел Форзаца на голову, ставили четыре к одному; четыре к одному ставили на Диадему, победившую в двух скачках: на приз в одну тысячу и на Кубок Миддл-парка. И, наконец, Ежевика, блестящий призер скачек в Ньюмаркете, собрала семь к одному. Каждый вечер в «Королевской голове» шли жаркие споры о том, какая из этих лошадей окажется победителем. Жена Кетли до замужества носила диадемку из желтых бусин, но как-то уже запамятовала, что потом с ней сталось. Кетли сам никогда не носил старинного перстня, и никто из его друзей тоже не был обладателем такого перстня. Ежевика росла на берегу реки, но еще не поспела. А форзац… Кетли не был книгочеем и не очень-то знал, что это за штука. Так что, как ни прикидывай, Кетли не ждал себе добра от этих дерби. Джорнеймен ядовито замечал, что даже если все предзнаменования будут неблагоприятны, какая-то лошадь так или иначе придет первой. А почему Герберт не поинтересуется аутсайдерами? Может быть, там его предзнаменования сослужат ему службу.

Старику Джону его опыт подсказывал, что наибольшие шансы имеют Форзац и Старинный Перстень. Однако, каких кровей лошадь — вот что, по его мнению, было решающим, а предки Старинного Перстня показали себя более выносливыми, чем предки Форзаца.

— Форзац выдохнется после подъема, помяните мое слово.

Стэк одобрительно кивнул головой. Сам он поставил пять шиллингов на Ежевику. Как там у нее с выносливостью, этого он не знал, но зато на нее ставила вся конюшня.

— А когда я узнаю, на кого ставит конюшня, с меня этого достаточно.