Естественное право и естественные права
Шрифт:
Игра как один из основных аспектов человеческого благосостояния… См.: Johan Huizinga. Homo Ludens: A Study of the Play-Element on Culture [1938]. London, 1949; в бумажной обложке 1970; Josef Pieper. Leisure, the Basis of Culture. London, 1952; Hugo Rahner. Man and Play [1940]. London, 1965. Хёйзинга (1970 ed., p. 32) говорит: «Подытоживая эти наблюдения с точки зрения формы, мы можем теперь назвать игру свободной деятельностью, которая осознается как “несерьезное” и выпадающее из повседневной жизни занятие, но которая, однако, может целиком овладевать играющим, которая не преследует при этом никакого прямого материального интереса, не ищет пользы, – свободной деятельностью, осуществляемой внутри намеренно ограниченного пространства и времени, протекающей упорядоченно, по определенным правилам…»* Напоминание, что не всякий элемент такого определения должен обнаруживаться буквально в каждом случае того, что мы называем играми, см. у Витгенштейна: L. Wittgenstein. Philosophical Investigations. London, 1953, secs. 66–71, 75, 83–84**.
Игра
Эстетический опыт… См. обсуждение и ссылки в работе: Finnis. «Reason and Passion: The Constitutional Dialectic of Free Speech and Obscenity» (1967) 116 U. Pa. L. Rev. 222 at p. 232–237.
Практический ум – один из основных видов блага, которые надо культивировать… См.: Аквинат. S.T. I-II, q. 94, a. 3 c; De Veritate, q. 16, a. 1 ad 9. Грайсез и Шо (Grisez, Shaw. Op. cit., p. 67–68) предпочитают говорить здесь о двух основных человеческих устремлениях, которые они обозначают как «цельность» и «подлинность».
«Религия» как один из основных видов человеческого блага… Следуя Грайсезу, я использую это наименование, но отдаю себе отчет в том, что «религия – не аналитическое понятие чего-либо, а жизненно важный ответ на определенные вопросы, назревшие в римской части экуменического имперского общества» (Eric Voegelin. Order and History, vol. 4, «The Ecumenic Age». Baton Rouge, 1974, p. 45; см. также: Ibid., vol. 1, «Israel and Revelation» (1956), p. 288 n. 47, p. 376. См.: Цицерон. De Natura Deorum I, 2–4, II, 70–72****, анализируется у Вегелина: Voegelin. Op. cit., vol. 4, p. 44–45. О всеобщности (i) поиска предельных объяснений как всеобщего порядка вещей, так и человеческой жизни и участи и (ii) о попытке привести человеческие дела в согласие, действительное или ритуальное, с источником таких объяснений см., например: Davitt. Op. cit., p. 70–74; здесь приводится много утверждений антропологов относительно этой всеобщности, например: Ruth Benedict. «Religion», in: F. Boas (ed.). General Anthropology. Boston, 1938, p. 628.
Репутация, хотя она не просто «средство», в то же время не принадлежит к основным целям или ценностям… Хорошее краткое изложение классического анализа значения репутации – Henry B. Veatch. Rational Man. Bloomington, Ind., 1962, p. 60–61. Здесь показано, что доброе имя ценится людьми лишь как ободряющее свидетельство или знак их собственных реальных достижений и совершенств (измеряемых основными ценностями). Разумная забота человека о своей репутации в действительности есть очень сложное и тесное сплетение различных аспектов его заботы об истине, заботы о том, чтобы быть в согласии с другими людьми, и заботы о практической разумности (подлинном воплощении его основных забот).
Глава V
Основные требования практической разумности
V.1. Благо практической разумности структурирует наше стремление к благам
Нет причин сомневаться, что каждый из основных аспектов человеческого благосостояния заслуживает того, чтобы его стремились реализовать. Но есть много основных видов человеческого блага; я определил семь. И каждому из них можно быть причастным и содействовать неисчерпаемо многообразными способами и с неисчерпаемым многообразием сочетаний выделения главного, сосредоточения и самоограничения. Для полной причастности какой-либо основной ценности необходимо умение или, по крайней мере, полная приверженность. Но жизнь наша коротка.
Поэтому постижение основных ценностей, открывая горизонт привлекательных для нас возможностей, создает (а не снимает) проблему, требующую разумного решения: что должно быть сделано? чего можно не делать? чего делать нельзя? Теоретически у нас нет причины оставлять какое-либо из основных благ без внимания. Но у нас есть веская причина выбирать убеждения, проекты и действия, зная, что выбор реально исключает много альтернативных допустимых или возможных убеждений, проектов и действий.
Наличие выбора между сосредоточенностью на какой-то одной ценности (скажем, на умозрительной истине) и приверженностью другим ценностям, а также между одним разумным и оправданным намерением (скажем, понять эту книгу) и другими приемлемыми намерениями, подчиненными цели придать определенную форму своей причастности избранной нами ценности, и между одним способом исполнения этого намерения и другими подходящими способами – вот в каком отношении мы в первую очередь можем называть себя и свободными, и ответственными.
Ибо в число основных видов блага, которые у нас нет веской причины оставлять без внимания, входит благо практической разумности, которому мы становимся причастны именно через формирование нашей причастности другим основным благам, через определение своих убеждений, через
Принципы, выражающие общие цели человеческой жизни, не имеют, как сказали бы в наши дни, «моральной» силы, пока они не связаны с определенными рядами намерений, расположений или действий, или с частными намерениями, расположениями или действиями. Но каким образом должна быть установлена такая связь – это проблема практической разумности. «Этика», в ее классическом понимании, есть просто рефлективное выражение – ретроспективное и/или обращенное к будущему – этой проблемы и намеченных в общих чертах решений, которые считались разумными.
Как мы определяем, что некоторое решение практически разумно? Этот вопрос составляет тему настоящей главы. Классическим представителям этики (и теорий естественного права) была хорошо известна проблема критериев и стандартов суждения. Они подчеркивают, что адекватный ответ на этот вопрос может дать только тот, кто обладает опытным знанием (как человеческих потребностей и страстей, так и условий человеческой жизни), пониманием и стремлением к разумности, более сильным, чем желания, которые могли бы взять над ним верх. Даже когда позднее Фома Аквинский четко выделил класс практических принципов, которые он считал самоочевидными для всякого, обладающего достаточным опытом и умом, чтобы понимать слова, в которых они сформулированы, он подчеркивал, что моральные принципы, как, например, те, что содержатся в десяти заповедях, – это заключения из первичных самоочевидных принципов, что рассуждение, приводящее к таким заключениям, требует здравомыслия и что есть много других, более сложных и более частных моральных норм, которым надлежит следовать, и моральных суждений или решений, которые надлежит выносить или принимать, и все они требуют определенной степени практической мудрости, которой (по его утверждению) обладают в действительности немногие: выше, II.3.
Возможно, вы скажете: пусть себе Аристотель утверждает, что этика может быть удовлетворительно изложена только теми и для тех, кто опытны, мудры и усвоили поистине хорошие привычки [114] , что эти качества, очевидно, можно встретить только в обществах, уже имеющих достаточно разумные стандарты поведения [115] , и что народная мораль подобных обществ (кристаллизовавшаяся и раскрывающая себя в языке похвалы и осуждения и в практических знаниях) обычно является верным ориентиром при выработке этики [116] . Пусть он утверждает, что правильное и морально благое просто усматривается человеком, обладающим правильным умом и морально благим (phronimos, или же spoudaios*) [117] , и то, что такой человек думает и делает, и есть критерий разумных наименований и верных заключений в этике (и в политике) [118] . Подобные утверждения едва ли можно опровергнуть. Но вряд ли они будут полезны тем, кто задает себе вопрос, является ли его собственное мнение о том, чт'o надлежит делать, разумным мнением или нет. Понятие «середины», в связи с которым Аристотель, быть может, слишком хорошо известен, тоже представляется правильным, но малополезным (хотя сопряженная с ним классификация оценочных слов, несомненно, служит напоминанием о масштабах моральной проблемы). Что такое «середина и самое лучшее, что как раз и свойственно добродетели»? Это значит чувствовать гнев, сожаление, влечение и т. д. «когда следует, в должных обстоятельствах, относительно должного предмета, ради должной цели и должным способом…» [119] . А нет ли у нас более определенного руководства, чем это?
114
Ник. эт. I, 3, 1095 a 7—11; 4, 1095 b 5—13; X, 9, 1179 b 27–30.
115
Ник. эт. X, 9, 1179 b 27 – 1180 a 5.
116
См.: Ник. эт. VI, 5, 1140 a 24–25; II, 3, 1105 b 30–31; III, 6, 1115 a 20; III, 10, 1117 b 32; ср.: 1173 a 1.
117
Ник. эт. VI, 11, 1143 a 35 – b 17.
118
Ник. эт. X, 5, 1176 a 17–18; ср.: III, 6, 1113 a 33; IX, 4, 1166 a 12–13; см. также выше, I.4.
119
Ник. эт. II, 6, 1106 b 21–24**.
За два тысячелетия, прошедшие с тех пор, как Платон и Аристотель начали специальное исследование содержания практической разумности, философская рефлексия установила немалое число методологических требований в области практического мышшления. Каждому из этих требований какой-нибудь философ придавал слишком большое значение, как если бы оно было единственным контролирующим и формирующим требованием. Ведь, подобно каждому из основных видов блага, каждое из этих требований является существенным, непроизводным, необходимым и, следовательно, если сосредоточить на нем внимание, может представляться самым важным.
Адептус Астартес: Омнибус. Том I
Warhammer 40000
Фантастика:
боевая фантастика
рейтинг книги
