Эстетика отцов церкви

Бычков Виктор Васильевич

Различно отношение в этих культурах и к таким понятиям, как пространство, время, история. Уже неоднократно показывалось в научной литературе, что пространство играло для греков значительно большую роль, чем время, а у библейских народов - наоборот [44] . Греки мыслили пространственными категориями [45] , а древние евреи - временными. «Для грека содержание мира в первую очередь пространственно, для израильтянина главным образом - временно» [46] . Грек понимал бытие как существование в определенном месте космоса - некой неизменной пространственной структуры. Для ветхозаветного человека бытие - это участие в живом потоке событий, потоке времени [47] , который обозначается всеобъемлющим еврейским термином olam. «Олам» - это бесконечный поток времени, вмещающий все существующее [48] . Бог открывался пророку в «оламе». В эллинистический период евреи переводили греческое слово как olam. Но космос неизменен, его красоту можно созерцать, а «олам» динамичен, внутри него надо действовать; его содержание - история. История же - движение к цели, установленной Богом, и человеку необходимо в нем участвовать. Для древних греков история - часть природы, духовная жизнь аисторична [49] ,

поэтому грек так мало интересуется своим прошлым (оно для него сразу же становится мифом, теряет реальное значение). Он живет настоящим. История для него - вечное повторение, ибо время в греческой культуре циклично и его символом является круг [50] . Напротив, для библейских народов время линеарно и необратимо [51] . Отношение библейской традиции ко времени двойственно. С одной стороны. Бог открывается во времени, поэтому устремления древних евреев связаны с ожиданием лучшего будущего, а с другой - Бог все же находится вне времени, над ним; время - его творение и, следовательно, стоит вне ряда абсолютных ценностей.

44

См.: Dobsch"utz E. Zeit und Raum im Denken des Urchristentums.
– Journal of Biblical Literature, 1922, p. 212: Boman Th. Op. cit., S. 120, 133.

45

T. Боман стремится даже показать, что временные формы глаголов греческого языка имеют пространственную окраску. См.: Boman Th. Op. cit., S. 124.

46

 Ibid., S. 133.

47

Hessen J. Op. cit., S. 90.

48

См. подробнее: Boman Th. Op. cit., S. 131 - 133. См. также: Аверинцев С. С. Греческая «литература» и ближневосточная «словесность», с. 229-230. А. Еремия переводит olam, отмечая, что в Новом Завете ему соответствует , как «Weltlauf», понимая его как некую пространственно-временную целостность. См.: Jeremias A. Das AT im Lichte des Alten Orients. Leipzig, 19304, S. 127.

49

См.: Boman Th. Op. cit., S. 148-149, 158; Ср.: Hessen J. Op. cit., S. 88.

50

См.: Cullmann O. Christus und die Zeit. Z"urich, 1962, S. 61. Пониманию древними греками истории и времени посвящены, в частности, следующие работы: Тахо-Годи А. А. Ионийское и аттическое понимание термина «история» и родственных с ним.
– В кн.: Вопросы классической филологии. М., 1969, т. II, с. 107 - 126; Тахо-Годи А. А. Эллинистическое понимание термина «история» и родственных с ним.
– Там же, с. 126-157; Гайденко В. П. Тема судьбы и представление о времени в греческом мировоззрении, - Вопросы философии, 1969, № 9; Лосев А. Ф. Античная философия истории. М., 1977. Кропотливо исследовав все зачатки историзма в греческой культуре, А. Ф. Лосев заключает: «Это необычайно сужало и ограничивало античную философию истории и навсегда оставило ее на ступени таких концепций, как вечное возвращение, периодические мировые пожары, душепереселение и душевоплощение» (Указ. соч., с. 201).

51

 Cullmann О. Op. cit., S. 61.

В эллинистический период греческая мысль в лице стоицизма и эпикурейства отрицает загробную жизнь, а ближневосточный памятник Книга Еноха (II в. до н. э.) дает развернутое учение о грядущих после смерти наградах.

Различие основных мировоззренческих принципов библейской и эллинской культур отразилось и в эстетическом сознании.

Античная духовная культура вся пронизана искусством, на что указывал еще Винкельман. Греческая философия теснейшим образом связана с эстетикой и без последней, как убедительно показал А. Ф. Лосев [52] , не может быть понята. Греческая математика, философия, физика, астрономия, религия - «скульптурны и осязательны»; [53] греческая поэзия «пластична» [54] . Пластичность - основа греческого миропонимания. Греки - созерцатели, и пластика создана для созерцания, видения зрительно осязаемых форм. Поэтому зрение играло важнейшую роль в древнегреческой гносеологии. «Идея» и «эйдос» восходят в греческом языке к глаголу «видеть» [55] . Отсюда любовь эллинов прежде всего к пластическим, статичным видам искусства - архитектуре и скульптуре, чьи произведения можно спокойно и длительно созерцать. Они неизменны, пространственны и не зависят, по крайней мере в течение человеческой жизни, от потока времени. Это равноправные члены космоса, хотя и неравноценные с его природными членами. Отсюда и онтологичность основных категорий греческой эстетики. Хорошая пластика прекрасна. Красота связана с покоящимся, неизменным. Структурными принципами красоты у греков выступали гармония, мера, соразмерность.

52

Лосев А. Ф. Очерки античного символизма и мифологии. М., 1930, т. I, с. 84 и др.

53

Там же, с. 82, 91 и др.

54

Там же, с. 76.

55

 Греческая эстетика и греческая гносеология берут начало от зрительного восприятия, а многие их термины восходят этимологически к глаголу «видеть» (ср.: Bultmann R. Zur Geschichte der Lichtsymbolik im Altertum.
– Philologus. Wiesbaden, 1948, Bd. 97, H. 1/2, S. 17-29).

Библейская эстетика основывалась на иных принципах. Пластичность ей чужда и неприемлема. Динамизм, волитивность, психологизм, активность бытия-мышления в потоке жизненных событий обесценивают все статичное, неподвижное, пластическое, визуально воспринимаемое. Слушание играло более важную роль в библейской гносеологии, чем видение [56] . «Олам» никак нельзя увидеть, но внутри него может звучать голос Бога. Отсюда главные виды искусств ветхозаветной культуры - музыка и поэзия. Пением и музыкой славил древний еврей Яхве. Греки сооружали своим богам храмы и статуи.

56

Boman Th. Op. cit., S. 177.

Красота и гармония мира во всем его многообразии значимы для ближневосточного человека лишь как отражение божественной мудрости. «Все соделал Ты премудро; земля полна произведений Твоих» (Пс 103, 24).

Красота и благо у древних евреев, как и у греков, слабо различимы. Греческому в этом плане соответствует ветхозаветная категория tob [57] . Прекрасной (tob) считается вещь, если она соответствует своему назначению, т. е. функционализм является важной чертой ветхозаветной эстетики. С другой стороны, ближневосточные народы, в отличие от греков, видели прекрасное во всем том, что живет, движется, играет, но особенно в силе и власти. Ощущение красоты доставляли им свет, цвет, звук, голос, вкус и т. п. явления [58] .

57

Ibid., S. 69-71.

58

 Ibid., S. 71.

Особое место занимает в древнееврейской эстетике категория «свет» (or). Для библейских народов он был идеалом красоты и практически играл в их культуре ту же роль, что красота - в античной. «Сладок свет, и приятно для глаз видеть солнце»,- восклицает автор Екклесиаста (Еккл 11, 7).

Свет солнца, огня, световые метафоры, светоносные цвета: белый и красный - важнейшие элементы ветхозаветной эстетики. Свет здесь - эстетически-гносеологическая категория, ибо, согласно Ветхому Завету, в образе света Бог является миру и может быть чувственно воспринят, т. е. познан. Одним из таких световых образов Бога выступает его светящаяся «слава» (kabod) (см. Ис 60, 1 - 2). В «несозданном свете» божественной «славы» невидимый и молчаливый библейский Бог «говорил» со своими пророками [59] . В «славе», вид которой «был пред глазами сынов Израилевых, как огонь поядающий» (Исх 24, 17), Бог явился Моисею и беседовал с ним.

59

Scholem G. Die j"udische Mystik in ihren Hauptstr"omungen. Z"urich, 1957, S. 121.

Свет играл важную роль и в античной эстетике и культуре, особенно у Платона и его последователей [60] . Здесь у греков и народов Ближнего Востока много общего как между собой, так и с учениями других древних народов о свете, солнце, огне. Однако «у Платона, - замечает А. Ф. Лосев, - мы находим только зародыши и, может быть, только первые ростки этой мировой антично-средневековой философии света» [61] . С еще большим основанием это можно сказать относительно удельного веса «света» в системе античных эстетических категорий. Здесь (за исключением неоплатонизма) он был мало заметен за такими собственно эстетическими понятиями, как красота, гармония, мера, соразмерность и т. п. При этом античные представления о свете значительно материалистичнее [62] , чем ветхозаветные. У древних евреев свет (наряду со звуком) был важнейшим посредником между человеком и Богом. Отсюда и его первостепенная роль в их гносеологии и эстетике. Синтез ближневосточных и платоновских представлений о свете у Филона Александрийского, неоплатоников, Августина положил начало средневековой метафизике и эстетике света.

60

См.: Bultmann R. Op.- cit.; Beierwaltes W. Lux inteleigibilis: Untersuchung zur Lichtmetaphysik der Griechen. M"unchen, 1957.

61

Лосев А, Ф. История античной эстетики. М., 1962, [т. 2]: Софисты. Сократ, Платон, с. 417.

62

Там же. с. 582.

Наряду со светом ветхозаветные мудрецы придавали большое значение понятию «чистота» во всех формах. Чистота этически и эстетически прекрасна. Так, в музыке под «чистотой» понимается унисонная гомофония - звучание нескольких инструментов и голосов в один тон: «...и были, как один, трубящие и поющие, издавая один голос к восхвалению и славословию Господа» (2 Пар 5, 13). Чистота - одно из свойств эстетического объекта. В античной эстетике «катарсис» (очищение), как известно,- психологический процесс, результат воздействия произведения искусства на человека.

Греческая эстетика хорошо различала форму и содержание как в явлениях и предметах природы, так и в произведениях искусства, хотя относительно последних эллинистическая мысль уже не была единой. Если, к примеру, автор трактата «О возвышенном» и Плутарх в сочинении «Как юноше слушать поэтические произведения» не сомневались в наличии того и другого в произведениях искусства (в частности, в поэзии), то некоторые стоики полагали, что только произведение природы имеет и форму и содержание. Искусству же присущ лишь внешний облик, а «внутреннее его содержание неизваянно» [63] .

63

См.: История эстетики: Памятники мировой эстетической мысли. М., 1962, т. I, с. 142, фрагм. 19.

Форма в понимании древнего грека - это что-то вроде сосуда, из которого можно вынуть содержимое и внутри останется пустота. Форма имеет вполне конкретный контур, ясное очертание, которое в изображениях хорошо передается линией. Такое понимание формы опиралось на пространственный характер мышления древнего грека.

В Ветхом Завете не существовало ни понятия, ни термина, соответствующего греческой «форме»; [64] форма здесь практически неотделима от содержания. Важно и значимо лишь само явление в целом, свойства этого явления или предмета, а не его пластическая реализация. В греческой культуре красота тела ценилась сама по себе и как выражение «идеи» красоты; для библейского человека внешний вид важен был только как знак, или символ, внутренних свойств предмета, явления. Этот эстетический принцип получил свое дальнейшее развитие и конкретную реализацию в решении художественного пространства в византийском искусстве [65] .

64

Boman Th. Op. cit., S. 135.

65

См.: Бычков В. В. Византийская эстетика: Теоретические проблемы. М., 1977, с. 159-163.

Пластическое миропонимание эллинов, их интерес к форме, к внешнему виду, к созерцанию его красоты в литературе воплотились в особый прием фиксирования пластической формы - экфрасис. Начиная с Гомера греческая литература систематически дает описания внешнего вида предметов, человека, пейзажа, как бы лепит его перед внутренним взором читателя. Описание является основным структурообразующим приемом греческой литературы [66] . Особое значение для эстетики имеют описания городов, архитектуры, произведений скульптуры и живописи, часто встречающиеся в греческой прозе и поэзии. Они положили начало европейскому искусствознанию.

66

м.: Аверинцев С, С. Греческая «литература» и ближневосточная «словесность», с. 225 и далее; Boman Th. Op. cit., S. 97.