Эта башня во мне
Шрифт:
– А потом? – я погладила ее пальцы.
– Уже не так интересно, – Ленка осторожно вынула руку и долила по стаканам виски. – Нашлись учителя и наставники, пристроили в Дом Иллюзий. Сломали, согнули, пришили к Изнанке. Ведь у всякой вещи есть лицо и испод. Почему же такому не быть у реальности? Раньше по-всякому называли. Навь, владения Чернобога. А сейчас придумали бренд: Изнанка! Звучит? Согласись, звучит. Но по сути, как было исподнее, так никуда и не делось. Вся грязь и мерзость сущего мира.
Элен была так плоха, что я отзвонилась дирижеру квартета и отпросилась
– Алька, поверь, я тебе не вредила. Брала понемногу, самую малость. Но маму свою загнала в больничку, не умела еще контролировать силу. Близкие всегда под ударом, поэтому лярвы живут одиноко. Два инфаркта мамы – моя работа. Я питаюсь злостью и страхом, вот и довела до нервного срыва. Болячки, больницы, лекарства, тоска. Ни единого светлого дня для самого родного существа на свете. Мама уходила, а я сыто скалилась. Лишь когда ее руки остыли в моих… Когда кладбище, и гранит над могилой, холодный, бесчувственный, неживой…
Я помнила Ленку в те дни. Как она в голос орала на кладбище и проклинала ту встречу в Сочи. Тогда я не разглядела связи между смертью Ленкиной мамы и случайным курортным романом, решила, подруга помешалась от горя.
А все оказалось страшнее. За два года свести в могилу самого близкого человека, подарившего тебе жизнь, не просто убить, а съесть заживо, жмурясь от удовольствия…
Кем нужно стать, Элен, чтоб наслаждаться подобной пыткой? Чтоб быстро оправиться от удара, заняться собой, построить карьеру? Администратор в гостинице – сытное место для лярвы. Люди приходят, уходят, почти всегда негатив от того, что не работает душ или лифт, или от цен в гостиничном баре. За каждой дверью – роскошный обед, смакуй, наслаждайся букетом!
Я вспомнила и о своих печалях. Роман с одаренным саксофонистом, надеждой и гордостью курса. Как быстро погасла наша любовь! Как изменился характер Лешки! Как вдруг растворился его талант, утонул в самомнении, пьянстве, наркотиках! Он во всем обвинил меня и был прав. Ведь рядом крутилась лярва! Возможно, меня Ленка жалела, но Алексея терпеть не могла, подначивала и унижала. У него были планы и перспективы, его звали в лучшие оркестры столицы, а в итоге он расстался со мной и вылетел с последнего курса училища. Говорили, вернулся в родной городок и стал учителем музыки в школе.
Если можно выпить талант и эмоции, то в падении Лешки виновата Элен. И в нашем разрыве тоже. В моей попытке самоубийства. В сделанной татуировке, оказавшейся подобием коктейльной трубочки, что воткнули во вскрытую вену.
Я помнила, как Ленка примчалась тогда, как тащила меня из кровавой ванны, как рычала и билась в истерике, вызывая скорую, бинтуя мне руку.
Она по-настоящему любила меня, единственную подругу, берегла, как умела, заботилась. Ревновала ко всем парням, что пытались со мной флиртовать. А когда поняла, что с Лешкой серьезно, съела его без сожалений. Да еще и мной закусила,
«Подруга посоветовала цветочки? – вспомнился ледяной вопрос Грига. – И с тех пор ни радости, ни удачи?»
Верно, мой случайный защитник. С тех пор ни радости, ни удачи, ни уверенности в завтрашнем дне. Все выпито жадной лярвой. До дна. Ленка всегда пьет залпом, сколько бы ни налили.
Тогда почему я жалею ее? Что это? Стокгольмский синдром? Сострадание жертвы к мучителю? Я ведь читала такие истории. Девушки влюблялись в насильников, жертвы аварий начинали встречаться с теми, кто спьяну их задавил. Почему так устроен человеческий мозг? Почему мы сочувствуем тем, кто причинил нам боль?
Я ведь продолжаю любить Элен, будто родную сестру, сижу рядом и глажу холодную руку, вместо того, чтобы выставить вон и сменить все замки на двери.
Но разве она виновата? Ее заразили и выбросили, как салфетку, которой промокнули губы. Она даже могла умереть, потому что поверила любимому парню!
Снова память подкинула образ: Воронцов, совсем близко, впритык, его губы у самого уха, и я таю, будто десерт. Что случилось бы дальше? Десять дней секса и остатки жизни на блюдечке? И Фролов, и Обухов испугались, что Воронцов меня съест. Григ, неужели и ты?!
Ленка упорно прятала взгляд. Догадалась, что я просекла историю, и про себя, и про Лешку. Вот и пялилась в опустевший стакан, будто видела в нем ответы на все философские вопросы мира.
– Кто такой Кондашов, Элен? – я не решилась спросить про Грига. К тому же Ленка и не знала его, впервые вчера столкнулась, называла просто парнем со свадьбы. Но заказчик-то ей известен, элегантный вампирский дядюшка!
Ленка зябко поежилась, посмотрела в окно. Там сгущались майские сумерки, трогая лилово-розовой кистью крыши домов напротив.
– Я всего лишь низшая лярва, – покачала она головой. – Разве посмею осуждать господина и оспаривать его приказы? Знаешь, бывают такие боссы. Гордость нации, бизнес-элита, здоровая пища, по выходным – дорогое вино за партией в гольф.
– А потом этот правильный босс, – понимающе подхватила я, – отправляется в придорожный фаст-фуд и наедается всякой дряни!
– Нет, – натянуто рассмеялась Элен. – Так низко хозяин не падает. Ему подают дорогие блюда, терпкие коктейли таланта и боли. Это он ценит, господин Кондашов, отчаяние одаренных. Сука!
Она помолчала, кусая губы, вновь посмотрела в окно, с вызовом гладиатора, окруженного голодными тиграми:
– Я, конечно, сволочь и лярва. И не сумела ответить «нет», когда вместо торта заказали тебя. Но я бы ему не позволила. Гостиница – моя территория, Кондашов на ней просто гость. Рядом с «Ленинградской» я могу дать отпор! Тот парень со свадьбы ошибся, лестница правда была свободна. Я вела тебя к запасному выходу, там дожидалось такси…
– Ты могла промолчать о халтуре, – тихо напомнила я.