Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время
Шрифт:
Что касается последнего, то тут, по крайней мере, было ясно, что делать. В конце книги говорилось, что Лысенко пережил свой бесславный конец, тогда как Вавилов продолжает жить после смерти. Жалко убирать этот заключительный аккорд, да ведь стольким уже пожертвовано!.. Но как быть с форсированием драматизма? Тут сколько ни убирай, все равно можно будет сказать, что драматизм форсирован!
Завязывая тесемки папки, я уже твердо решил, что рецензия не появится в издательстве. Лучше скажу, что Столетов надул и вернул рукопись без рецензии. Тоже радости мало, но оставляет
Я уже взялся за ручку двери, когда услышал голос секретарши, многое понявшей по моему лицу:
– А вы не хотите поговорить с Всеволодом Николаевичем?
У меня и мысли не было говорить с ним после того, как я прочитал его иезуитский отзыв! Но тут вдруг решил: а почему – нет? Терять мне нечего!
…Пока я пересекал обширный министерский кабинет, Столетов широко улыбался мне ртом, а его светлые водянистые глаза смотрели поверх очков настороженно и воровато.
– Всеволод Николаевич! – я сразу пошел в атаку. – Что же вы написали? Ведь вы рубите книгу!
– Почему? Почему – рублю? – Руки его суетливо перебирали бумаги на столе. – Я дал положительный отзыв.
– Но вы же пишете, что я форсирую драматизм!
– Да, знаете, в конце там у вас… Как-никак Лысенко жив. Нельзя заживо хоронить человека.
– Хорошо, это место можно исключить. Но ведь у меня потребуют снять всю дискуссию.
– Нет, нет. Я имею в виду только последние страницы. Там как-то мрачно. Вообще у вас тон хороший, правильный, но на последних страницах мрачно. Я понимаю: арест, смерть… Но надо бы как-то помягче.
– Но тогда так и напишите, что речь идет о последних четырех страницах!
– Хорошо, хорошо, – закивал головой Столетов. – Давайте исправим… Где тут исправить? – И он, щурясь сквозь очки, почти под мою диктовку исправил последний абзац.
Через пять минут бумага была перепечатана и заново им подписана. (Второй экземпляр первого варианта рецензии я сохранил на память.)
На следующий день вся правка была внесена в корректуру, которая уже два или три месяца лежала без движения в редакции, однако проволочки Столетова обошлись слишком дорого. Уже стояло лето 1968 года. Пока корректура проходила сверку, наступило роковое 21 августа. Советские танки вошли в Прагу.
Вместе с оккупацией Чехословакии «бдительность» внутри страны была доведена до предела, и редакция захотела получить более надежный заслон, нежели слишком короткая и все же не лишенная двусмысленности рецензия Столетова.
Решили пробиваться к академику Н.Н.Семенову, нобелевскому лауреату, вице-президенту Академии наук, известному тем, что он в трудное время поддерживал генетиков. Однако прямого хода к Семенову найти не удалось. Пришлось действовать через Владимира Владимировича Сахарова, крупного генетика, с чьим мнением, как говорили, считался Семенов.
Сахаров прочитал корректуру и в разговоре со мной сказал много приятного. Он обещал показать верстку Семенову и попытаться убедить его прочитать ее или поставить свою подпись под отзывом, который напишет сам Сахаров.
Но влияние Сахарова оказалось недостаточным. Семенов поручил ознакомиться с
И снова начались проволочки, как со Столетовым, но с той разницей, что к Ковде дозвониться было невозможно. Когда я называл свое имя, оказывалось, что Виктора Абрамовича нет на месте или что у него совещание.
Потеряв всякую надежду поймать его в Президиуме Академии, я воспользовался академическим справочником и позвонил ему по домашнему номеру. На мое счастье, он сам подошел к телефону. Как только я назвал себя, он сказал:
– Я прочитал вашу книгу. Она не может быть издана. Сейчас, в свете чехословацких событий, это невозможно.
– Простите! – возразил я. – Но в книге ни слова не говорится о чехословацких событиях!
На это последовал ответ, который нельзя забыть:
– А вот это неправильное заявление. Это полемическое заявление!
Я положил трубку, не попрощавшись.
Пришлось удовлетвориться теми рецензиями, которые были.
Вторая корректура была уже подписана редакцией в печать, когда книгу захотел прочитать директор издательства В.Н.Ганичев, а прочитав, понял, что от нее исходит немалая опасность. Рецензии Бахтеева и Столетова отчасти успокоили его, но он сказал, что корректуру надо показать в ЦК партии. Хорошо еще, что Ганичев был слишком ленив, чтобы самому заниматься этим делом, и у нас с Коротковым, как нам казалось, была некоторая свобода маневра.
Мы полагали, что надо держаться как можно дальше от Отдела пропаганды. Не лучше был и Сельскохозяйственный отдел ЦК, где сидели бывшие лысенковцы. Единственная надежда оставалась на Отдел науки. В нем биологию курировали два инструктора: один – со странной фамилией то ли Ожипа, то ли Ожажа – в прошлом тоже лысенковец, а другой – Лев Николаевич Андреев, сравнительно молодой, не отягощенный лысенковским грузом (впоследствии – президент ВАСХНИЛ, председатель Вавиловской комиссии Академии наук).
Бахтеев имел с Андреевым какие-то контакты и говорил, что тот производит благоприятное впечатление. Он и позвонил Андрееву. Объяснил, что речь идет о книге, которую он читал и одобрил. Бахтеев тогда жил и работал в подмосковном поселке Снегири, встретились мы с ним на улице, он позвонил Андрееву из уличного телефона-автомата, я стоял рядом, разговор был при мне.
Корректуру Андреев продержал около месяца, после чего принял меня, и мы имели продолжительную беседу. Он был приветлив и предельно доброжелателен. Книгу хвалил, высказал несколько второстепенных замечаний. У меня сохранилась копия моего письма директору издательства Ганичеву, в котором я точно, по пунктам, излагал все замечания, высказанные мне Андреевым. Вот отрывок из этого письма: «…Хочу напомнить, что верстка моей книги по Вашему указанию была направлена на консультацию в ЦК КПСС, где в Отделе науки ее рассматривал тов. Л.Н.Андреев, после чего передал ее на рассмотрение в Сельскохозяйственный отдел ЦК (как же наивно было наше намерение, отдавая верстку в один цековский отдел, обойти другой! – С.Р.). В продолжительной беседе со мной Л.Н.Андреев высказал мне свои замечания и замечания работников Сельхозотдела. Замечания сводились к следующему: