Эта русская

Эмис Кингсли

– М-м. Но ведь это могло стоить человеку жизни. Собственно, едва не стоило.

– Да, – подтвердил Годфри, кивая обкромсанной головой, чтобы показать, что понимает всю значимость этого утверждения.

– Что ты имел в виду, когда сказал, что, скорее всего, это колесо – ее рук дело?

– Только то, что это в ее характере.

– Брось темнить, Годфри, что она учинила с тобой?

Годфри тряхнул головой и вздохнул:

– Я надеялся, что не придется тебе об этом рассказывать, но, вижу, делать нечего. Может, тебе от этого даже полегчает. Я ушел от нее за три дня до премьеры

в «Голди» моего спектакля – первого спектакля, в оформлении которого я принимал серьезное участие. После второго представления театр сгорел Строго говоря, он сгорел куда более основательно чем, видимо, было задумано, – в том смысле, что какой-то бедолага, уборщик или сторож, застрял и задохнулся в дыму. То, что это был поджог, было ясно с самого начала. Поджигателя так и не нашли, но у меня не осталось почти никаких сомнений, что за всем этим стояла она.

– Эту историю я помню. А что было дальше?

– Дальше ничего не было. На этом все кончилось.

– Видимо, решила, что расквиталась с тобой сполна. Даже с лихвой.

– Скорее, побоялась, что ее поймают. Когда речь заходит об отравлении угарным газом и летальном исходе, полицейские делаются на удивление въедливыми и приставучими.

– Ты, значит, говорил с ними? И над тобой посмеялись.

– Ну, им хватило такта не рассмеяться мне в лицо, но того, что они считают меня психом, они не скрывали. Впрочем, видом и разговором я тогда действительно смахивал на психа. И самоощущением, помнится, тоже.

– Годфри, а почему у тебя не осталось никаких сомнений, или, как ты сказал, почти никаких сомнений, что за этим стояла она? Меня она хоть заранее предупредила, вернее, можно сказать, что предупредила, но тебе-то не на чем было строить свои догадки. Или было?

– Практически не на чем, твоя правда. Когда я сказал, что ухожу от нее, она посмотрела на меня так, как никогда не смотрела раньше; впрочем, если рассуждать последовательно, я ведь никогда раньше и не говорил, что ухожу от нее.

– Но при этом она не делала никаких намеков на то, что будет мстить?

– Нет. Впрочем, она тогда, наверное, еще до этого и не додумалась. Нет, сомнений у меня не осталось потому, что это абсолютно в ее характере. Кажется, мы с тобой уже как-то говорили на эту тему, но, сколько я помню, ни один из нас не решился договорить свою мысль до конца. – Годфри взглянул на часы и добавил: – Скоро они вернутся, но у нас есть еще несколько минут. – В этот момент он очень напомнил Ричарду Криспина. – Э-э, я вот что хочу сказать: в расхожем смысле слова, у нее вообще нет характера. Есть только эгоизм, приближающийся в своем абсолюте к эмоциональному солипсизму, граничащий с тем, что во дни моей юности называлось психопатией, хотя теперь это наверняка называется как-то по-другому, и при этом – никаких интересов, никаких устремлений. Представь себе Гитлера, который пришел к власти, но никак не может придумать, чего бы такое сотворить с Германией, потому что унаследованные им границы его вполне устраивают. Фанатик без смысла жизни. Впрочем, это еще одно слово из тех, которыми теперь редко пользуются. Фанатик, я имею в виду.

– Зато «смыслом жизни» пользуются, еще как.

– Вот и распутались. Словом, перед ней острее,

чем перед самой праздной богачкой, стоит каждодневная проблема: чем бы себя занять. Отсюда – навязчивые телефонные звонки, коллекционирование всякого никому не нужного хлама, раздача бесконечных мелких поручений – на это ведь уходит куда больше времени, чем на то, чтобы сделать самой. Как я уже сказал, у нее нет никаких интересов. Прости. Еще раз прости. В смысле, ты ведь наверняка и сам это заметил. Экая незадача, я все время забываю, что ты тоже был на ней женат.

– Ничего, это я как раз могу понять. Продолжай.

– А тут вдруг – трах, бабах – у нее появляется дело. Вот радость-то. Устроить мне полную жопу. Ты уж извини за грубое выражение, но мне с ходу не придумать, как это еще можно назвать. Как правило, за что бы люди ни брались, они берутся за это, чтобы не сидеть без дела, – о чем ты и сам знаешь. К дурным поступкам это тоже относится. Взять, например, Яго. Но в моем случае ей удалось разыграть только один мяч, а потом пришлось выйти из игры. С тобой она продержалась дольше, но и эту партию в конце концов пришлось прекратить.

– Почему ты в этом так уверен?

– Продолжать слишком рискованно. Если бы этот мотоциклист откинул копыта, она вляпалась бы по самые уши. Храбрая-то она храбрая, но при этом и осмотрительная. Прижимистые люди все такие.

– Что-то пока она нас с тобой травила, она позабыла о своей прижимистости. Представляю, сколько надо заплатить человеку, чтобы он согласился поджечь театр.

– Верно. Видимо, сочла, что тратить деньги на подобные вещи…

– Это единственная роскошь, которую она может себе позволить.

– В самое яблочко. – Годфри подошел к окну и выглянул наружу. – А вон и они.

– Годфри.

– Да?

– Как тебе с ней было в постели?

– О, совершенно потрясающе. Пока она не делала что-нибудь довольно необычное и я не подмечал выражения на ее лице, – ее мысли, чувства, все такое, были далеко-далеко. Вернее сказать, у нее вообще не было ни мыслей, ни всего прочего. Как у актера, слышащего только себя. Впрочем, я думаю, с тобой было примерно то же самое.

– Наверное, да, время от времени. Ну, то есть я из тех, кто обычно не замечает таких вещей, и все-таки я уверен, что сомной было абсолютно то же самое.

Годфри передернул плечами в глубинах своей сомнительной куртки.

– Что ж, приятно, что она хоть старалась, а? – Он помахал рукой возвращающейся троице. – А ведь знаешь, Ричард, я никому раньше об этом не говорил, даже Нэнси. Кстати сказать, у нее на сегодня все равно были какие-то другие планы. И я сразу же подумал, что это очень кстати.

Ричард, за его спиной, промолчал. Так до конца и не поняв почему, он почувствовал, что в этот момент Корделии настал конец. Его обуяли угрызения совести, а потом в последний и, пожалуй, единственный раз – тоска. Не по той жизни, которой они жили вместе, а по той, которой никогда не жили. Однако он забыл обо всем этом, едва в комнату вступила Анна. Он встретил ее так, будто они не виделись много недель и много дней не предавались любви. Если ее это и удивило, она тщательно скрыла свое недоумение.