Эта сильная слабая женщина
Шрифт:
Это потом, чуть придя в себя, она будет метаться по квартире, без разбора засовывая в чемодан нужные и ненужные вещи. Уговорить ее успокоиться было делом бессмысленным. Какие-то таблетки, которые Ангелина заставила ее принять, не помогли. На нее было страшно смотреть. Ангелина отослала Жигунова домой, а сама осталась: мало ли что… С собой у нее было еще снотворное, и снова она заставила Любовь Ивановну принять две таблетки. На этот раз подействовало: Любовь Ивановна заснула почти мгновенно, не раздевшись. Дружинин подсунул ей под голову подушку, прикрыл ноги пледом и только после этого
— Не представляю, как она поедет…
— Мы рассказали еще не все, — сказала Ангелина. — Егор видел, что там творится… Говорит, какой-то вертеп, а не квартира. Вы, конечно, не сможете поехать с ней? — (Дружинин покачал головой. Он не сможет. Его просто не отпустят с работы.) — Я поеду, — словно отрубила Ангелина. — Ее нельзя отпускать одну. Вы понимаете, конечно, что парня придется перевозить сюда?
Она поглядела на Дружинина испытующе, в упор, и он не выдержал — отвернулся.
— Ну, разумеется, — ответил Дружинин, — Если все обстоит действительно так…
— И еще хуже… Я вас очень прошу, — тихо, будто боясь, что Любовь Ивановна услышит ее, сказала Ангелина. — Очень прошу… Вы сейчас поймите ее. Все-таки она мать.
— Я понимаю, — кивнул Дружинин.
16
Это оцепенение не отпускало Любовь Ивановну всю дорогу, хотя в Мурманск она и Ангелина прилетели через день. До этого был очень короткий разговор с Туфлиным об отпуске на неделю, — тот, едва увидев Любовь Ивановну, даже не стал возражать или ахать — как же так, столько работы! — и сразу подписал ее заявление. Больше того: сам позвонил кому-то в аэропорт и попросил оставить два билета до Мурманска.
Кирилл жил в новом районе Мурманска — Росте, неподалеку от Дома офицеров, и автобус шел долго: дорога была скользкой, машину то и дело заносило. Любовь Ивановна подумала, что сейчас, конечно, Кирилла дома нет, придется идти в ЖЭК, искать его. Она не ошиблась. На звонки никто не отозвался; слышно было, как там, за дверью, тихо играет радио.
— Пойдем, — сказала она Ангелине.
— Погоди.
Ангелина нажала кнопку на косяке соседней двери, и Любовь Ивановна равнодушно подумала: зачем? Дверь открылась сразу, будто молодая женщина, которая жила в этой квартире, уже стояла в коридоре и только ждала этого звонка.
— Шура? — спросила Ангелина.
— Да.
Ангелина кивнула на Любовь Ивановну.
— Это мать Кирилла приехала, а его нет. Можно к вам?
— Проходите.
Женщина посторонилась, пропуская их в узенький коридор.
Как бы ни была напряжена Любовь Ивановна, она не могла не подумать: откуда Ангелина знает эту Шуру и для чего им надо заходить, вместо того чтобы сразу же, сейчас искать Кирилла?..
— Извините за вид, — сказала Шура, торопливо поправляя крашеные, соломенные волосы и снимая передник. — Я не думала, что вы так скоро…
— Да уж куда скорей, — усмехнулась Ангелина. — Твой-то на работе, что ли?
Женщина пожала плечами — и такое равнодушие, такая усталость, такая о б р е ч е н н о с т ь были в этом движении узеньких, как у подростка, плеч, что Любовь Ивановне стало страшно. Она все поняла. Значит, Жигунов и Ангелина передали ей не
В соседней комнате заплакал ребенок, и Шура вышла.
— Вот так, — сказала Ангелина. — Это он твоего Кирилла с панталыку сбил…
— Идем, — попросила Любовь Ивановна. Ей трудно было оставаться здесь, она задыхалась.
— Куда ты пойдешь? По квартирам стучать?
— Вы не спешите, — сказала из соседней комнаты Шура. — Он к обеду вернется, и мой тоже… А если человек не захочет, его никто с панталыку не собьет. Ваш Кирилл тоже хорош.
Она защищала мужа! Любовь Ивановна встала в дверях, и женщина, которая сейчас кормила ребенка, стыдливо запахнула на груди халатик.
— Вы не обижайтесь, — тихо сказала Любовь Ивановна. — Беда у нас одинаковая, верно ведь?
— Да уж! — усмехнулась Шура. — Я-то со своим горе не из кофейных чашек пью.
— Почему же не уйдете?
— Куда? — тоскливо ответила Шура, и Любовь Ивановна поняла, что дальше ее нельзя расспрашивать ни о чем. Тут же Шура метнулась к детской кроватке и уложила ребенка. — Слышите? Они пришли…
Любовь Ивановна ничего не слышала, — просто у этой женщины, Шуры, уже выработался особый слух. Медленно, с трудом Любовь Ивановна пошла к двери, но Ангелина опередила ее.
Там, на лестничной площадке стояли Кирилл и с ним двое мужчин. Кирилл открывал дверь в свою квартиру. Один из мужчин удивленно и пьяно протянул:
— А у Шурки-то, оказывается, девишник! Не будем мешать женщинам, только капустки возьмем. Как думаете, пойдет вермут под капустку?
— Кирилл!
Любовь Ивановна выкрикнула это, будто иначе он не услышал бы, будто он был далеко-далеко, и нужно было крикнуть, чтобы он обернулся.
— Мама?
Ее трясло.
Ее трясло, когда Кирилл, обняв ее, целовал, и она чувствовала горький и гадкий запах перегара; трясло, когда он попросил немного обождать («У меня не прибрано, не успел…»); трясло, когда она все-таки вошла, словно ворвалась в его квартиру, и увидела то, что со страхом ожидала увидеть: развал, грязь, банки с коричневой от окурков водой, давленые окурки на полу, пустые бутылки и немытые тарелки на столе, фотография какой-то голой дивы из заграничного журнала, и то же самое убожество, которое царило в соседней квартире, — только там было хотя бы чисто…
— Ты уже пьян, Кирилл?
— Я? — деланно удивился он. Один из его приятелей, вошедший в квартиру следом, захохотал:
— Разве это пьян, мамаша? Мы с ним только опостограммились. Как у нас говорят — не тот пьяный, которого двое ведут, а третий ему ноги передвигает, а тот пьяный, который лежит — не дышит, собаки ему морду лижут, а он им «цыц»! сказать не может.
— Перестань, — поморщился Кирилл и снова повернулся к Любови Ивановне: — Ты бы все-таки подождала у Шуры, мама….
— Я приехала к своему сыну, а не к Шуре.