Эти господа
Шрифт:
— С удовольствием! — согласился учитель, не понимая, куда метит гость. — Если смогу!
— Сможешь! — успокоил его Мирон Миронович. — А я не обижу! — и он выпустил на лицо своего улыбчивого зайчика. — Перво-наперво любопытствую я, что за особа эта мадамочка. Сколько за комнату платит и много ль авансу дала?
— У меня этим ведает жена.
— Как одевается? Какие душки потребляет?
— Затрудняюсь сказать.
— А я тебе облегчу! — предложил Мирон Миронович. — Где ее палаты?
Перешивкин робко показал на дверь Ирминой комнаты, Мирон Миронович открыл дверь, — в комнате был беспорядок: постель раскрыта,
— Заграница! — с удивлением проговорил он. — Мадамочка часом не из Бердичева?
— Что вы! — возмутился учитель. — Мы инородцев в дом не пускаем!
— Теперь их не отличишь от православных! — искренно признался Мирон Миронович. — Говорят чисто и ничего не боятся! — Он развернул капот, из которого вывалились перламутровые гребенки. — У нас в Москве вся их нация в нэпманах состоит и в госоргане числится. Может, слыхал про фирму ГЭТ?
— Я оттуда для школы приборы выписывал, — сказал Перешивкин. — Государственный Электро-Технический Трест!
— Я тоже думал: государственный, — сказал Мирон Миронович, рассматривая гребенки. — А вышло, что Гэт — минский еврей, Абрам Яковлевич Гэт, и наоткрывал по всей России лавочек!
— Даже не верится! — признался Перешивкин, поглядывая в окно, чтобы жена не застала врасплох.
— Да я сам был на дому у этого Гэта. Живет на Поварской, в Хлебном переулке. Жена еврейка, сын — еврей и сам на Моисея смахивает! Плевать, — говорит, — хочу на декреты и фининспекторов. Теперь наше царство!
— Так и сказал?
— Так и сказал! — подтвердил Мирон Миронович. — Чего ему не сказать, власть-то ихняя!
— Теперь все понятно! — с облегчением произнес Перешивкин. — Обратите внимание на нашу Евпаторию. Город в руках татар и караимов! А караимы по языку татары, по вере — евреи. Я голодал, писал научную работу, она выходит вторым изданием, а они… — он злобно посмотрел но направлению дома Трушина, — назначили заведующим школой татарина. Меня, которого надо представить к награде, выбросили, как дворняжку! Недостоин! Неучен! Контрреволюционер! — Видя, что Мирон Миронович открывает деревянный короб, учитель остановил его: —Не беспокойтесь, тут вещи сынишки! — и продолжал, помогая Мирону Мироновичу выдвигать ящик стола: — Жалко, что Таврический полуостров не провалился во время землетрясения! До какого светопредставления мы дожили! Правительство у нас татарское, чиновники — татары и караимы, рабочие — тоже татары, крестьяне — немцы или, смешно сказать, — евреи!
Мирон Миронович снял с гвоздика сумочку Ирмы, перебрал пальцами зеркальце, платочек и пудреницу. Раскрыв замшевый кошелек, он пересчитал деньги, достал граненый флакончик с духами и понюхал. Перешивкин тоже поднес флакончик к носу, лизнул языком пробку и потряс головой. Фокстеррьер, который давно дежурил у двери, взвизгнул, удивившись, что хозяин перенял его манеры.
— О караимах я ничего не слыхал, но раз у них еврейская вера, одним миром мазаны! — авторитетно заявил Мирон Миронович. — Насчет
— По первому? — переспросил сбитый с толку Перешивккн.
— И деньжонки есть, и вещи, что надо, я сама ягода! По первому!
— Вам виднее!
— Значит такое дело! — сказал Миром Миронович, выходя из комнаты в столовую. — Как придет мадамочка, скажи ей: приезжал профсоюзный делегат от театра, какого — не сказывал. Приглашает на заглавную роль! И разведи ей турусы на колесах! А за мной дело не станет! Подпишет контракт, получишь тыщонку!
— Да что вы? — воскликнул Перешивкин, не решаясь сесть первым. — Я таких денег в глаза не видел!
— А вот увидишь! Получай пятьсот! — предложил он. доставая бумажник и отсчитывая червонцы. — Здесь двадцать червей, остальные в другой раз!
Перешивкин взял деньги, пересчитал, спрятал в карман и уже слушал все наставления Мирона Мироновича, стоя перед ним на вытяжку и держа руки по швам, как перед покойным попечителем школы. Мирон Миронович похлопал Перешивкина по плечу, подал ему три пальца и пошел, неимоверно задрав голову и засунув большие пальцы за поясок. Перешивкин последовал за ним, почтительно отставая на полшага и уставив глаза в розовый затылок гостя. Он забежал сбоку, распахнул перед Мироном Мироновичем калитку и замер, ожидая последнего приветствия. Вдруг свинья, которая бродила по мостовой и ждала, когда ее покличут к пойлу, хрюкая, галопом влетела в открытую калитку. Мирон Миронович вскрикнул, затопал ногами, затрясся и выплюнул слова, как косточки:
— Чтоб ты лопнула, прорва!
— Это наш «Король»! — сказал Перешивкин, виновато потупив голову. — Шалунишка!
Мирон Миронович вздохнул, махнул рукой, побежал, потеряв свой величественный вид и со страхом думая, что неспроста судьба дважды в один день подложила ему свинью. Он нехорошим словом помянул зачинателей своего рода я позавидовал людям, для которых знаменем грядущей беды является не свинья, а перебегающая дорогу черная кошка или идущий навстречу священник.
4. ВРАЩАЕМЫЙ
Молочные луны всплыли над входом курзала, кино «Баян» замкнулось в электрическое созвездье, на домовых фонарях, похожих на жестяные рукомойнички, возникли светящиеся белые цифры. Лязгая цепями, скользящими по проволоке, собаки бегали за заборами, от скуки лаяли на прохожих, а почуяв фокстеррьера, который увязался за Перешивкиным, стали прыгать и набрасываться на собаку. Перешивкин дошел до Катык-базара, спустился в знакомую татарскую закусочную, где играл оркестр: скрипка, зурна и бубен. В углу закусочной висела картина — олеография, на которой мужчина и женщина плыли в парусной лодке. Под картиной трое татар, обнявшись, пытались плясать хайтарму, четвертый сидел на полу, подносил к губам пятерню, проводил кончиками пальцев по нижней оттопыренной губе — и ударял рукой по полу: