Это Америка

Голяховский Владимир Юльевич

Лиля отвела Френкеля в сторонку, рассказала. Новость его расстроила:

— Всем распоряжается Москва! Не хотят пускать нас в Армению, значит, нам здесь делать нечего. Я с резидентами улечу завтра, а вы с Кахановицем оставайтесь делать операции. Отдайте им часть нашего груза, остальное пошлите в Армению.

* * *

На следующий день с утра были назначены две операции. Лиля с Марьяной и Сашей распаковали часть коробок и отобрали то, что будет нужно. Врачи то и дело восклицали:

— Какие прекрасные инструменты! Мы же никогда

ничего подобного не видели!

Оперировать собирался Нил Кахановиц, Лиля и Саша должны были ему ассистировать. В предоперационной на веревке сохли, как белье, хирургические перчатки и рентгеновские снимки. Кахановиц, как вошел, буквально остолбенел:

— Лиля, что это?

— У них нет одноразовых стерильных перчаток и машин для рентгеновской пленки.

Операционная сестра смутилась:

— После операции мы перчатки проверяем на дырки, если находим дыру — заклеиваем, потом сушим и стерилизуем для следующей операции. А снимки эти для вас сделали, вот они и сушатся.

— Но это же средневековье!

— Так здесь работают, — пожала плечами Лиля.

— Так в России оборудованы все операционные?

— Некоторые еще хуже…

— Как же они вообще здесь оперируют? — проворчал хирург и втихомолку ругался в течение всей операции [106] .

После операций в детском отделении Лиля с женой Кахановица раздавали больным детям подарки. Врачи, сестры и санитарки стояли в стороне и аплодировали после вручения каждого подарка. Получилось что-то вроде веселого праздника. Дети были смущены обилием и яркостью заграничных вещей, с удовольствием хвастались подарками друг перед другом. Потом две пожилые санитарки подошли к Лиле:

106

Автор сам ассистировал Кахановицу.

— Зря эти ваши американцы так стараются. Вы уедете, а половину вещей наши сотрудники разворуют, возьмут себе или отнесут на продажу на рынок.

Лиля слушала с горечью: да, взаимная подозрительность, культивируемая советской властью много лет, оставалась прежней. И традиционные воровство и обман тоже не уменьшились под влиянием перестройки. Она не стала переводить Кахановицам то, что сказали санитарки, — ей было стыдно.

* * *

Отчаянно грустно было Лиле расставаться с отцом и Августой. Павел говорил:

— Доченька, увидим ли мы тебя когда-нибудь опять?.. У нас уже нет будущего, атрофия… Единственное, что нам осталось, — еще раз повидать вас напоследок…

А Августа прибавила:

— Вот думаю я о прожитой жизни: юность промелькнула, молодость пролетела, зрелость задержалась, но тоже исчезла, а вот старость тянется ужасно долго…

Лиля едва сдерживала рыдания и обещала непременно приехать вместе с Алешей и Лешкой.

* * *

Миновав в аэропорту пограничников, Лиля почувствовала облегчение: уф, наконец все позади! Она устала и во многом разочаровалась в Москве. В ожидании

посадки зашла в ресторан: в помещении было много людей, полная пожилая официантка металась между столами. У входа стоят две растерянные американки средних лет. Лиля спросила их:

— Чем я могу вам помочь?

— О, наконец-то здесь кто-то говорит по — английски. Мы никак не можем получить стол, зовем официантку, а она не обращает на нас никакого внимания.

— Я постараюсь помочь.

Лиля приблизилась к официантке и, не говоря ни слова, протянула ей последний калькулятор. Как та обрадовалась!

— Ой, вот спасибо, вот спасибо вам! У меня дочка школу заканчивает и давно просит эту штуку. А где мне такую взять? Ой, как она будет рада! — и продолжила, понизив голос: — А что вам нужно?

— Пожалуйста, дайте нам с теми двумя американками стол и соорудите ланч.

— Господи, да это я мигом, в один момент! Только ланчей мы не подаем. Я лучше вам обед подам, самое вкусное.

Она накрыла стол свежей скатертью и начала приносить блюда. Лиля разговорилась с американками. Они поблагодарили ее за помощь и, разумеется, поинтересовались:

— Что вы такое магическое сказали официантке, что она сразу все для вас сделала?

— Ничего магического. Просто я знаю русский подход к делу.

11. Успех

Алеша встречал Лилю в аэропорту. Едва подбежав к нему, она стала рассказывать:

— Алешка, ты даже не представляешь, какая там ужасная жизнь! Авочка постарела, но не сильно, все такая же хлопотливая и хлебосольная, полна любви и доброжелательности. Поразительно умная все-таки женщина! А отец подряхлел, плохо видит, плохо ходит. Но голова тоже пока светлая. Расставаться с ними было, конечно, ужасно тяжело, они так плакали. Я обещала, что мы все трое скоро приедем.

А ночью она шептала ему на ухо:

— Ты скучал обо мне?

— Я не просто скучал, я истосковался, — шептал Алеша в ответ, прижимая ее к себе.

Ее рассказы о Москве и друзьях продолжались несколько вечеров.

— Я не могу не расстраиваться из-за того, какая бедность и какая тягостная атмосфера в Москве. Город не изменился, ничего нового не построили, старые дома обветшали — инертность, вечная наша инертность во всем. Все говорят, что невозможно ничего купить, и все хотят уехать. Я заходила в гастрономы, на прилавках действительно ничего, кроме «ножек Буша», нет.

— Что еще за «ножки Буша»? — удивился Алеша.

— Гуманитарная помощь из США. Горькая шутка, правда?

* * *

Для Лили этот год оказался годом перемен. Вскоре после возвращения из Москвы она сдавала свой последний экзамен FLEX — 600 вопросов. Лиля пришла в переполненный зал Конгресс — центра имени Джейкоба Джавитса. Там собрались триста врачей со всего мира, уже прошедшие американскую резидентуру. В полной тишине все сосредоточились на своих вопросах. На раздумья — 15 секунд, то есть думать некогда — или знаешь, или нет: отвечай и иди дальше. Глаза прикованы к листу бумаги.