Это было давно: Дневники. Воспоминания. Путешествия

Демидова Алла

К концу нашего пути, к вечеру, мне сделалось очень нехорошо, и все наши, и Татьяна, и Мария Петровна, и Александра Васильевна очень внимательно и нежно старались мне чем-нибудь услужить. Я попросила Эфроса при распределении помещений, когда мы приедем, устроить меня куда-нибудь как можно скорее.

Поезд подошел к Мюнхенскому вокзалу.

Здесь нас ждала такая сердечная встреча со стороны живущей в Мюнхене русской колонии. Этого, конечно, никто из нас не ожидал. Они к нам были так предупредительны и внимательны, что мы сразу почувствовали себя как дома, и все они стали для нас как давно знакомые, но уехавшие люди.

Меня, как больную, хотели поселить отдельно в какой-то пансион в комнате на пятерых вместе с нашими «слабыми» и «нервными». Мне они очень не нравились, особенно одна дама – декадентская, модернизированная фигура с красными накрашенными губами, томным взглядом и странными стилизованными туалетами. «Не надо, Наталия Николаевна, не ходите туда, здесь мы будем все за вами ухаживать», – просила Александра Васильевна; то же говорили Татьяна и Мария Петровна. И я осталась вместе со всеми в общежитии, куда мы пошли с вокзала пешком, предварительно отправив наши вещи на повозке.

Помещение для нас оказалось приготовлено на хорах большого зала евангелической гостиницы. Там стояло 25 кроватей с чистым бельем и умывальниками. Эта простая обстановка для меня и моих друзей была намного ближе и приятней, чем позолоченная мебель и неприличные картинки в прошлой гостинице. Нам сейчас же обещали ужин и чай, которому мы очень обрадовались.

Задушевный прием Мюнхенской русской колонии заставил почувствовать не только благодарность, но и чувство вины: ведь эти люди, из которых многие попали в чужую страну не по своей воле, относились к нам как продолжателям их борьбы, а мы были только сочувствующими обывателями. Мы с Александрой Васильевной очень хорошо поняли друг друга, когда она присела ко мне на кровать и поделилась

этими своими чувствами. Меня же упорно преследовала мысль о Сереже – ведь он тоже где-то здесь, на чужбине.

Я была больна, у меня был жар около 39 градусов. И когда я рассказала Александре Васильевне о Сереже, – заплакала. Она постаралась меня успокоить, нежно поглаживая по голове, чутким сердцем своим понимая, что слов никаких не надо.

В этот же вечер я убедилась в наблюдательности Эфроса: к нему обратились товарищи из русской колонии с просьбой указать, кому из группы можно безусловно доверять, и он назвал между другими и Александру Васильевну. Помню ее удивленный взгляд, когда она мне это передавала, и ее слова: «Я не ожидала от Эфроса такого доверия и внимания». Вечером они с Марией Семеновной Адаменковой, с которой всегда жили вместе, ушли в гости; мне очень хотелось пойти с ними, но я была не в состоянии двигаться.

Я лежала наверху, на своей кровати, а внизу в зале проходила вечеринка, устроенная в честь нашего приезда. Из-за жара я все воспринимала как-то неясно и расплывчато. За мной, как внимательная няня, ухаживала Мария Петровна и поила меня чаем.

Я прохворала все 6 дней, пока группа находилась в Мюнхене, немного оправившись только к концу. Поэтому этот город для меня как бы пропал, но я его, можно сказать, даже полюбила по рассказам других, когда они возвращались вечером уставшие, но абсолютно довольные после бесконечных экскурсий по городу и посещений музеев.

Буквально на следующий же день как мы оказались в Мюнхене, Эфрос пригласил для меня доктора, добродушного немца с широкой приветливой физиономией. Он распорядился устроить меня поспокойнее, и для меня был взят в гостинице отдельный номер с двумя кроватями. Днем я там почти все время была одна, правда, среди дня и вечером иногда заходили ко мне наши, а Татьяна же со мной ночевала.

Конец ознакомительного фрагмента.