Это было у моря
Шрифт:
– А я не обвинял.
– Нет, ты своим всем видом, своей сутью это демонстрируешь: вот он я - самый несчастный человек на свете – ну пожалейте меня кто-нибудь. А с делом и у нас не очень. Только с проповедями. И нотациями. «Давай не будем, не надо, не стоит, неправильно»… А другим, как выясняется, наплевать, что правильно, а что нет. И они получают за это призы. Кто – веселые развлечения на свежем воздухе, а кто – молодых жен. Поди, расскажи им, что это было неправильно. Вот они посмеются…
– И что же ты прикажешь делать? Мне надо было тебя украсть, спрятать в какой-нибудь
– Да хоть бы и так. Но хоть не эта вот подделка отношений. Это хотя бы был бы жест.
– Ты жестов ищешь? Тогда ты выбрала себе правильного мужа. Там и жесты, и красивые слова, и действия, и куча других удовольствий. Не понимаю, что ты тогда расстраиваешься…
Ну вот. Ладно, пусть лучше и вправду дерется. Хотя свои затрещины она до обидного больно выдает. Ну эту он явно заслужил. Хотя по больной щеке… Вот седьмое пекло!
Пташка опять от него отвернулась. Но хоть на этот раз не сидит просто так – плачет злыми слезами. Старается прекратить - слишком уж уязвлена ее гордость – но не получается. Вон, уже весь воротник его куртки закапала…
– Знаешь что, милая, давай так. Вроде договора. Доедем до этой Серсеиной избушки на курьих ножках. Попытаем счастья с переговорами. Если мы почувствуем, что то, куда поворачиваются события, нам не нравится – я тебя увезу. Украду машину, осла или морского конька. Найду какую-нибудь забытую богами распродыру. Сменим имя. Заведем корову. Я буду сажать кукурузу, а ты – сбивать масло. Как тебе?
– Ненавижу кукурузу.
– Ну хорошо. Значит, не кукурузу. Картошку. Денег на интернет у нас не будет, поэтому по вечерам ты будешь мне петь. Или я тебе рассказывать скабрезные истории…
– А если нас найдут? Все они?
– Им же хуже. Не думаю, что от сажания картошки я разучусь стрелять. А свою территорию и свою женщину Псы обычно защищают до последнего.
– Я все еще твоя женщина? Даже после этого? – Пташка кивнула на рюкзак, который оттягивал своим неземным весом всю гравитацию вокруг них. Ну и хрен с ней – будет легче убежать…
– Всегда. Особенно после этого. Ты же меня выбрала, не его. Еще не хватало. Потом, ты уже вдова без трех минут. Как бы Мизинец не обхитрил самого себя этим жестом…
– Хорошо. Договорились. Без дураков? Ты точно не будешь отступать, как это у тебя заведено?
– Нет. Не могу же я отдать тебя Бейлишу. Или даже Джоффри. Послушай, я могу отдать тебя только тебе самой. Когда все закончится – если закончится – тебе по-серьезному надо будет отправляться к родным – к матери, к тете, к твоим многочисленным братьям-сестрам. И там и оставаться. Не начинай спорить. Просто подумай об этом. Без истерики, без надрыва. Потому что то, что с тобой сейчас сотворил Бейлиш – я делать не стану. Это гнусно. Даже для меня. Лучше уж тогда в самом деле на каторгу – там, по крайней мере, ты до меня не доберешься и избавишься наконец от этой нездоровой зависимости.
– Ты же знаешь, что это не зависимость…
– С чего бы это ни начиналось, оно медленно, но верно идет именно в этом направлении. Мы просто друг друга измочалим и разбежимся – причем по-плохому. А мне бы этого не хотелось.
– А ведь оно есть. Не можешь ты обо мне рассуждать, как о среднестатистической дурочке шестнадцати лет, что втюрилась во взрослого мужика. Все гораздо сложнее. Мы оба уже покалеченные разными аспектами жизни и потому…
– И потому, прежде чем за что-то браться вместе, стоит хотя бы вылечиться, тебе не кажется? А некоторым еще и вырасти было бы неплохо… Твои проблемы – и мои, в особенности – увы, не лечатся любовью. Они лечатся временем. И жизнью. Когда мы будем готовы – если будем готовы – возможно, еще и встретимся. И вот тогда это уже будет честный и сознательный выбор. Не истерика, не цепляние за последнюю соломинку, даже не долбаный гормон. А только ты и я.
– А сейчас это что тогда?
– Сейчас – это маленькая девочка и ее верное чудовище против всего мира. Но это не любовь. Это скорее попытка выжить…
– Мне очень не нравится то, что ты говоришь.
– Да, потому что ты знаешь, что это правда. Неважно. Давай разбираться со всем по порядку. Это потом. Когда ты опять получишь право быть просто шестнадцатилетней девочкой. И попробуешь ей стать. Хотя бы попытаешься, хорошо? В конце концов, я никуда не денусь… Просто подумай над этим на досуге. Когда будет время и силы. Для того, чтобы кого-то выбрать – у тебя она должна быть, эта возможность, понимаешь?
– Понимаю. Я подумаю.
– Ну и ладно тогда, оставим это. Мы уже почти приехали. Вот уже наш съезд с шоссе.
– Хорошо. Когда съедем, можешь где-нибудь притормозить? Ну, до усадьбы?
– Что, ты решила пойти туда пешком? Или уже хочешь сражаться в одиночку - на коне, как давеча на поле? Это будет до невыносимости глупо, хоть и красиво…
– Нет. Я хочу собраться с силами. Для этого мне нужно, чтобы ты не держал в руках этот идиотский руль… Пусть это зависимость, наваждение – ну, что хочешь говори. Но она есть, ты же знаешь. И я в ней нуждаюсь. Как и ты… Иначе я просто это все не вынесу…
Сандор остановил машину на том же самом месте, где когда-то - вечность назад – размышлял, увозить ли Пташку или нет. Тогда он явно ошибся. Теперь уже не ошибется…
Она отстегнулась, потянулась к нему, сбросив с себя мешающую куртку. Вместе им никогда не было холодно. Ее руки на его шее, вопреки обычному, были горячи – словно ей вдруг стало жарко или внезапно поднялась температура. Губы были нежны - странно, словно ее организм вдруг перестроился на другой режим и срочно все залечил, стараясь уже не реагировать на глупости вроде слишком затяжных поцелуев. Никаких там корочек, шероховатостей – чуть влажный сладкий рот, как лепестки розы – и при этом требовательный, манящий… Как всегда, отключалось ощущение времени - чья это зависимость – его или ее? Неожиданный луч просочился между ними – откуда здесь свет? Небо все в тучах – или это уже какие-то галлюцинации, порождённые похмельем и слишком сильным накалом страстей? Но нет – Сандор приоткрыл глаза – ее лицо тоже было освещено, как будто прямо на них направили прожектор, на рыжих ресницах застряли крохотные слезинки, и этот неожиданный свет превращал их из ртути в золото.