Это было у моря
Шрифт:
— Ты вообще всегда все знаешь лучше! Зачем наябедничал тетке про синяк? Кто тебя просил?
— Меня не надо просить, я и сам знаю, что надо делать, а что нет. И не играю в игры «Я боюсь дядю-доктора», как некоторые. Если ты не заметила, я уже старый — то, что так тонко подметила твоя новая подружка-мумия. Видел я твой синяк нынче утром, пока ты сладко дрыхла с голой спиной. Это жуть какая-то! Пусть тебя посмотрят — мало ли что.
— Ты же обещал не смотреть на меня.
«Боги, что он еще видел? А если я вертелась во сне?»
— Да что я, должен был вслепую по комнате бегать? Надо было тебя разбудить и выставить за дверь. Может, и
— Да что ты ее так боишься?
— Потому что, как я тебе уже неоднократно говорил, все это крайне неправильно. И еще вдобавок противозаконно. Из-за твоей дури я не хочу прослыть растлителем младенцев. И так про меня тут много чего говорят, а еще теперь и это…
— Никогда бы не подумала, что тебя может волновать чужое мнение.
— Это не мнение. Это факт.
— Я не младенец, и ты меня не растлеваешь. Вот это — факт. А все остальное даже не мнение, это — сплетни!
— Иной раз сплетни тоже могут здорово жизнь подпортить. Особенно такие сплетни.
— Ну-ну. А сколько тебе, кстати, лет, если не секрет?
— Не то, чтобы секрет. Я скажу, если ты скажешь, из-за чего плакала.
— У меня такое ощущение, что это тебе пятнадцать, а не мне. Мне на миг показалось, что я с подружкой разговариваю. Видишь, я и сама догадалась о твоем возрасте. Ну хорошо, идет. И?
— Мне двадцать восемь.
— И это в твоем понимании «старый»?
— Я почти в два раза тебя старше.
— Почти. Через неделю у меня день рождения, и тогда уже будет не в два раза.
— Хм. Из-за чего ты плакала?
— Я вспомнила об отце. Как он мне косы заплетал.
— Ясно. Прости. Если бы я знал…
— То что, выбил бы дверь? Или не лез бы с вопросами?
— Возможно. И то, и другое. Когда ты отрезала волосы?
— Когда он умер.
— И какие они у тебя были?
— Длинные. До… до конца спины…
— Понятно.
Сандор отвернулся и закурил. Санса начала грызть заусенец, вспомнив свой срыв в ванной. Еще больше ее расстраивало, что он подслушал. Или не расстраивало? А может, ее расстраивало, что он и вправду не выбил дверь? Нет, что за вздор лезет ей в голову!
Они были недалеко от усадьбы, когда Санса вдруг спросила:
— А твои родители, они живы?
— Нет. Оба давно умерли. Мать — когда я был еще совсем мелким. Отец — когда мне было двенадцать.
— Прости, я не знала, что ты тоже потерял родителей.
— Что значит «тоже»? У тебя, кажется, есть мать. И почему ты извиняешься? Это же не ты их убила.
— И кто тебя растил?
— Формально — старший брат.
Лицо Сандора вдруг странно перекосилось, и он дернулся, словно его ударили. Он выбросил окурок и потер ожог на месте брови.
Санса решила, что расспросов, пожалуй, было достаточно. Сандор закурил следующую сигарету, словно хотел себя чем-то занять. Они подъехали к усадьбе, и автоматические ворота уже начали раскрываться им навстречу.
========== VI ==========
I came a long, long way
Just to be where I am
I followed no one down
And I’m not the same
I saw the wretched mountain of disbelief
I walked right through it and I know what I need
I hope you understand
It’s alright, but I’m gonna be who I am
I have a thousand voices inside my head
Someone’s always talking and it’s driving me mad
So if I wander, if I stray
I can always turn and go the other way
I hope you understand
It’s alright, but I’m gonna be who I am
I learned my truth
At least for now
Doing is the only way I know how
Oh, I hope, I hope you understand
It’s alright
But I’m gonna be who I am
«The Phantom Cowboy»
K’S CHOICE
VII
Небо
Ложиться в этот момент спать было явно бессмысленно. Голова у Сандора была на удивление ясная, словно и не было за спиной многочасового ночного бдения, монотонных, не приносящих никакого удовлетворения прогулок от балкона до кресла и обратно. Словно за спиной не сопела разметавшаяся по кровати Пташка. Он обещал себе охранять ее — и не смог: доказательством этого на ее белой, как свежее молоко, коже теперь сиял безобразный сине-лиловый синяк. Он обещал себе не обижать ее — и она заснула в слезах, потому что платила за его собственную слабость. Он обещал не смотреть на нее, пока она спит — и даже этого обещания он не сдержал — и смотрел, смотрел, до одури вглядываясь во мглу, что скрывала Пташку от его ненасытного взгляда, пока глаза не привыкли ко тьме и на сбитой ее беспокойными снами постели не начал вырисовываться, как вырисовывается на запотевшей поверхности окна, намертво проведенным по сердцу рисунком ее смутный силуэт. Она вертелась, временами вздыхала, то скидывала мешающее одеяло, то снова трепещущей, как крыло птицы, рукой искала его и натягивала на белеющие в темноте плечи. Он боялся отвернуться — потому что страшился, что, даже на секунду отведя взгляд, он потеряет ее снова в душной бархатной мгле комнаты — и опять ему заново придется искать ее во всей этой черноте, как ищут случайно оброненное в золу кольцо — на ощупь, по очертаниям, скорее выдумывая его там присутствие, чем зная наверняка.
Иногда Сандор не выдерживал, выдохшийся от бесконечной борьбы и неутолимой жажды обладать ею, которая, как бурное море за окном, все налетала и налетала на узкую скалу, одиноко стоящую посреди всего этого безумия — на его желание. Нет, не желание, а, скорее, отчаянное стремление в кои-то веки сделать все правильно. Тогда он отрывал воспаленный взгляд от спящей Пташки и шел на балкон. Пока были сигареты — он курил, жадно затягиваясь, так, что в тишине, прерываемой лишь глухими толчками ночного моря о волнорез, он слышал, как огонь в его сигарете тихо шипит, поглощая бумагу и табак.