Это было в Ленинграде. У нас уже утро
Шрифт:
— Да что ты меня с японцем сравниваешь! — визгливо закричал вдруг Весельчаков. — Какое имеете право? Вы меня на работе видели? Вы мне возможность предоставили?
Но Доронин уже не обращал на него внимания.
— У нас, товарищи, будет все, — твёрдо сказал он, — и флот и жилища. Государство даст нам всё необходимое. Но мы и сами не должны сидеть сложа руки. Завтра вы получите указания, что кому делать. А сейчас, товарищи, закончим наш разговор! — Он хотел крикнуть: «Разойдись!», но вовремя сдержался.
Люди направились к палаткам, а Доронин
Уже вечерело. Солнце не спеша катилось к западу. Вокруг него клубились лёгкие, прозрачные облака, а в них ныряли стремительные белохвостые птицы. Они то бросались вниз, то взмывали вверх, то застывали в воздухе, словно рассматривая этот затерянный среди морей незнакомый остров.
Ночь. За окном, невидимое в темноте, ворочается и шумит море.
Доронин ходит из угла в угол по своему кабинету. Спать ему не хочется. В ушах ещё звучат обрывки дневных разговоров.
Он ходит и размышляет: «Вот уже сутки, как я директорствую. Что же я сделал за эти сутки? Поссорился с Вологдиной — не бог весть какое достижение! Поговорил с Венцовым — выводы малоутешительные. Познакомился с комбинатом — правда, очень поверхностно. Побеседовал с людьми, обнадёжил их, пообещал дать указания… Какие же я им дам указания?
Я обещал помочь людям, сказать им, с чего начинать перестройку всей жизни на этом острове, где мы призваны стать хозяевами, — думал Доронин. — А как я это сделаю? Ведь главное в жизни каждого коллектива — труд, деятельность, а у нас пока ещё нет базы для этой деятельности. Мало флота, не хватает орудий лова… Значит, я обманул людей?…»
Чем больше он размышлял, тем тревожнее становилось у него на душе.
Он прекрасно понимал, что приехавшие сюда люди давным-давно забыли о той жалкой кустарщине, с которой им приходилось здесь сталкиваться. Они ненавидели её, они хотели действовать широко, смело, масштабно, как привыкли у себя на родине.
Пройдёт время — и хозяйство Южного Сахалина будет оснащено передовой техникой, как это уже сделано на Северном Сахалине. Но сейчас, сейчас… Что делать здесь сейчас, когда техники ещё мало, а есть только жалкое японское наследство?…
Венцов, видимо, бездельник, но кое в чём он всё-таки прав… Надо нажимать на министерство. Надо потребовать немедленной помощи, и притом в крупных масштабах. Ведь заместитель министра, прощаясь с Дорониным, сказал ему: «Если что нужно будет, пишите, поможем».
Доронин сел к столу и набросал текст телеграммы. Он составил её в коротких, энергичных выражениях, как военный рапорт. Утром телеграмма пойдёт в Москву, а копию он пошлёт в обком, Русанову.
На следующий день Доронин решил съездить в райком партии, познакомиться с секретарём и стать на партийный учёт.
Но когда он сказал об этом Венцову, тот задержал его.
— Секретарь райкома здесь, на комбинате, — пояснил главный инженер.
— То есть как на комбинате? — удивился Доронин.
— Очень просто. Приехал чуть свет и укатил
— Как же он ко мне… — начал было Доронин, но оборвал себя, а Венцов, видимо поняв его недоумение, сказал:
— Когда товарищ Костюков приехал, вы, Андрей Семёнович, ещё спали. Вот он и решил вас не беспокоить.
Доронин почувствовал раздражение и против Венцова, который, как ему казалось, посмеивается над ним, й против секретаря райкома, который, как нарочно, приезжает в такую рань.
Однако решил тотчас же разыскать этого Костюкова. Сев в полуторку, Доронин помчался на рыбозавод, расположенный в пятнадцати километрах от конторы комбината. Там ему сказали, что Костюков действительно приезжал, провёл на заводе несколько часов, а теперь уехал неизвестно куда.
Доронин решил, что секретарь райкома вернулся на комбинат и они разминулись в дороге. Он погнал машину обратно. Но секретаря райкома не было и на комбинате. «Куда же он запропастился?» — растерянно думал Доронин.
Наступил вечер, а Костюков так и не появился. «Как же так? — со смешанным чувством обиды и недоумения думал Доронин. — Он же знает, наверное, что я здесь новый человек, а не встретился, не поговорил…»
Пришла Вологдина и попросила разрешения не надолго расположиться в его кабинете. Вид у неё был озабоченный. Получив разрешение, она позвала в кабинет Черемных. Устроившись за столом, они принялись составлять завтрашний план выходов в море.
Доронин вышел из конторы, собираясь пройти на пирс, но в тот момент, когда он уже выходил из ворот, возле него остановился один из тех потрёпанных «газиков», которые на фронте называли «козлами». Из «газика» не спеша вылез человек огромного роста, в пиджаке, который, казалось, трещал на его могучих плечах.
«Костюков!» — сразу решил Доронин.
— Товарищ Костюков? — повторил он вслух.
— Я Костюков, — ответил человек.
У него было спокойное лицо медлительные движения и очень внимательные глаза.
— Доронин, директор комбината. — Это было сказано таким тоном, словно Доронин хотел упрекнуть секретаря райкома: «Видишь, я тебя жду, а ты даже поговорить со мной не удосужился».
— Вот и хорошо! — сказал Костюков.
У него оказался волжский окающий выговор. Он осторожно пожал Доронину руку. Очевидно, он побаивался собственной силы и сдерживал её.
— Знаю, знаю, что прибыл, — улыбаясь, продолжал Костюков. — Из обкома звонили, — добавил он, словно желая придать своей осведомлённости самое обычное объяснение. — Ты когда прибыл-то?
— Позавчера.
— Ну давай осматривайся.
— У меня есть деловой разговор, — официальным тоном сказал Доронин, — я хотел сегодня ехать к вам в райком.
— Да? — чуть подымая брови, произнёс Костюков. — Ты извини, что так получилось. Приехал я рано, решил тебя не будить. Думал, рано вернусь с рыбозавода. А там завертелся… Словом, пошёл с ребятами в море. Восемь часов проболтались… Видишь, какое дело!.. Хотел сейчас зайти познакомиться, хоть час поздний…