Это было в Ленинграде. У нас уже утро

Чаковский Александр Борисович

Рабочие внесли в цех корзину, наполненную крабами.

— Сейчас мы будем их варить, — потирая руки, сказал Венцов.

Из невидимых труб в котёл хлынула вода, она быстро заполнила его. Затем над котлом показался пар, и вода закипела.

Рабочие прикрепили корзину с крабами к лебёдке, кто-то включил рубильник, и корзина стала медленно погружаться в кипящую воду.

Минут через пятнадцать корзина с покрасневшими крабами вновь повисла над котлом. Её обдали холодной водой из шланга. Затем содержимое вывалили на столы,

и женщины, вооружённые ножами, стали разрубать крабов на части и вытряхивать мясо. Уложив мясо в деревянные лотки, они передали их на мойку. Там его поместили в небольшие бамбуковые ванночки, прополоскали в воде и снова стали укладывать в лотки.

— Это очень тонкая работа, — переливался над ухом Доронина баритон Венцова. — Существует семь сортов мяса: толстое, тонкое, коленце, коготь, розочка, клешня, лапша… Всё это надо отсортировать, промыть, взвесить…

Они подошли к весам, где две женщины взвешивали мясо. Рядом рабочие укладывали его в банки, покрытые изнутри лаком.

Доронин пошёл к выходу. Венцов по-прежнему следовал за ним.

— Мне хотелось бы посмотреть, как живут люди, — сказал Доронин. — Может быть, вы мне покажете?

Венцов с готовностью кивнул головой.

У подножья сопок было раскинуто несколько брезентовых палаток военно-санитарного образца. Рядом ютились японские хибарки.

— Откуда палатки? — спросил Доронин.

— Добрые люди дали, — ответил Венцов, — а то было совсем плохо.

Доронин вошёл в одну из палаток. Мокрый полог хлестнул его по лицу. В палатке был полумрак. На наскоро сколоченных нарах спали люди.

— Почему они не на работе? — спросил Доронин.

— Не хватает судов, — ответил Венцов.

Всюду, куда бы Доронин ни заходил, он видел одну и ту же картину. На брезенте или на земляном полу, на чемоданах или на расстеленных ватниках, на полушубках или на рыбацких робах сидели и лежали люди. Флота не хватало, они не могли выйти в море и были обречены на безделье.

В одной из палаток к Доронину подошёл Нырков.

— Товарищ директор, — горячо заговорил он, — вы только скажите, что делать, мы все сделаем. Ведь сердцу больно смотреть! У людей руки чешутся, а работы нет… Все бока отлежали! Как бы со скуки не стали оглобли поворачивать!.. Некоторые уж интересуются, когда пароход на материк пойдёт…

В голосе Ныркова было столько энергии, что Доронин повеселел. Ему стало радостно от сознания, что этот молодой горячий парень требует от него, Доронина, работы, что он готов горы своротить, если только его научат, как это сделать.

Слух о том, что новый директор обходит палатки, быстро распространился по всему посёлку.

Вокруг Доронина стали собираться люди. Образовалась группа человек в шестьдесят.

В ватниках, накинутых на плечи, стояли они, поглядывая на нового начальника. Доронин понял, что с ними нужно поговорить.

— Вот что, товарищи! — громко сказал он, — Я только сегодня ночью

прибыл сюда (он чуть было не сказал: «В вашу часть»). Я вижу, что живёте вы плохо. Я не могу сказать, что уже завтра все вы будете жить хорошо, это было бы безответственно. Но я говорю вам, — он повысил голос, — даю честное слово коммуниста, что так дальше продолжаться не будет. Мы будем жить так, как должны жить советские люди. Мы будем ходить в море не раз в неделю, а каждый день. Мы будем…

— А ты скажи, товарищ директор, почему обман происходит? — перебил его чей-то сипловатый голос; Доронин обернулся и увидел красное морщинистое лицо Весельчакова.

— Какой обман? — недоуменно переспросил Доронин; он растерялся: меньше всего он ожидал встретиться здесь с Весельчаковым.

— А это я расскажу, — нагло ответил Весельчаков; он стоял, распахнув своё драповое пальто и заложив руки в карманы ватных брюк. — Мне вербовщик что говорил? «Тысячи, говорил, зашибать будешь!» А что я здесь зашиб? Флота нет, в море ходить не на чём… Это с моей-то квалификацией!

— Вы аванс получили? Всё, что вам по договору полагалось, государство выполнило? — спросил Доронин.

— Допустим, — покачиваясь на широко расставленных ногах, ответил Весельчаков, — а мне дом нужен, настоящий! Мне сейнер нужен!

— Я вам отвечу, гражданин Весельчаков! — крикнул Доронин. — Я вам отвечу. Да, сахалинские рыбаки получат и дома и флот. Но известно ли вам, сколько времени здесь наша Советская власть? Известно? Что же делать, японцы не приготовили для вас ни домов, ни надворных построек. Не позаботились они о вас, гражданин Весельчаков. И бойцы наши, которые кровь свою пролили, чтобы эти земли исконно русские вернуть, тоже не успели домов для вас выстроить, уж извините их.

Доронин отвернулся от Весельчакова, сделал паузу и уже спокойно продолжал:

— Тут, я слышал, некоторые интересуются, когда пароход на материк пойдёт. Драпануть, значит, хотят. Что же, кой-кому я и сам посоветую завернуть оглобли. Вот, например, вам, гражданин Весельчаков.

На красном лице Весельчакова появилось растерянное выражение.

— Это в каком же смысле? — негромко спросил он.

— А в самом обыкновенном! — ответил кто-то из толпы; Доронин узнал голос Ныркова.

— Катись ты отсюда, друг, подобру-поздорову! — крикнул Нырков. — Третий день народ мутишь!

«Молодец!» — подумал Доронин, глядя на взволнованного, размахивающего руками Ныркова.

— Нет, брат, это ты оставь, — неожиданно шутовским тоном отозвался Весельчаков. — Я, едучи сюда, можно сказать, в большие издержки вошёл, а теперь, значит, заворачивай оглобли!..

Люди засмеялись.

— Ты мне дай хоть своё оправдать, — продолжал Весельчаков, — а тогда я и сам отшвартуюсь…

— Вопрос ясен, — прервал его Доронин. — По японскому, значит, методу. Все из земли вытянуть, все соки высосать — и восвояси.