Это было в Ленинграде. У нас уже утро
Шрифт:
Он опустился на корточки и стал помешивать в котелке. Его волосы были запорошены снегом.
— Ещё один раз, — сообщил врач, — и воды будет достаточно.
Я посоветовал ему насчёт ведра. Врач посмотрел на ведро, висящее на крюке, потом на меня и ответил:
— Пожалуй.
Потом он встал и подсел на топчан, рядом со мной.
— Скажите, — спросил врач, — лётчику тому здорово досталось?
— В ногу, — ответил я. — Он сначала не почувствовал. А потом я заметил кровь;
— Так всегда сгоряча бывает, — объяснил врач. — Но, видно, счастливо отделался.
— «Мессеров» было три, — вспомнил я, — а он один. По-моему, он напрасно полез в драку.
— Как напрасно? — удивился врач. — А самолёт с людьми и грузом?
— Он был уже над лесом. Цель была достигнута. Лётчику надо было уходить.
— Ну, это вы бросьте, — недовольно проговорил врач. — А вдруг они погнались бы за самолётом? Нет, ни один советский лётчик так не поступит. Ну вот, теперь последний заход. — Он схватил котелок и нырнул под полог.
Фельдшер на топчане мирно посапывал. Я посмотрел на часы. Час ночи. Через шесть часов наступит утро, и я смогу двинуться обратно.
— Прямо невозможно держать в руках металлическое, — заметил врач, появляясь. — Вмиг пальцы отморозишь. Вот холодина-то! — Он рывком поставил котелок на огонь. — Теперь всё. Закипит — и можно класть.
Я почувствовал, что хочу спать. Врач подошёл к полочке и взял оттуда концентрат. Потом подумал и взял второй.
— Сварим два, — обратился он ко мне. — Кутить так кутить!
— Давайте я тоже буду что-нибудь делать, — предложил я.
— Вы будете есть, — ответил он. — Вот смотрите за водой. Скажите, когда закипит.
Глупо было приставать к нему. Как будто требовался штат поваров, чтобы сварить кашу. Но мне было неприятно сидеть сложа руки. Врач высыпал из мешка несколько сухарей и крошки.
— Это вместо хлеба. Надеюсь, у вас зубы не вставные?
Он стал ломать куски. Я видел, что они твёрже камня.
— Замёрзли, — пояснил врач. — Впрочем, предпочитаю сухари мёрзлому хлебу.
Я не разбирался в этих тонкостях. К тому же вода закипела. Размельчив концентрат, я высыпал его в котелок. Вода кипела, и пшено немедленно стало подниматься на поверхность. Вода была мутной.
— Теперь надо потерпеть минут пятнадцать, — сказал врач. — Есть сильно хотите?
Я ответил, что хочу.
— Правильно. Раз корреспондент, — значит, хотите. Орла будем будить? — спросил он, кивая на нары. — Пожалуй, не будем. Собственно, ему повезло больше, чем нам. Лучше хорошо выспаться, чем быть сытым.
Я сомневался в правильности этого афоризма. В палатке запахло варёным пшеном. Это был очень приятный запах. Я никогда не замечал
— Поедим и заляжем, — объявил врач, потягиваясь. — Сказать вам откровенно, я уже третьи сутки не могу выспаться.
Мне было непонятно, что это за работа у медиков на льду, из-за которой нужно не спать по суткам. Я сказал ему об этом.
— Ну, работа разная бывает, — ответил он и, зачерпнув лучинкой кашу, попробовал.
— Готово? — спросил я. Мне очень хотелось есть.
— Готово, — ответил он. — Масло и жареный лук подразумеваются. Возьмите котелок и слейте воду.
Я вышел из палатки. Буран едва не сшиб меня с ног. У меня захватило дыхание, и в лицо врезались сотни игл. Я стал осторожно сливать воду. Где-то неподалёку я снова услышал звук буксующей машины и подумал, что шофёру сейчас несладко.
Затем я вернулся в палатку. Мокрый полог хлестнул меня по лицу, когда я пролезал. Врач поставил на топчан две жестяные тарелки. Он потирал руки и, видимо, был доволен.
— Ну вот, и всё в порядке, — объявил врач.
— У кого-то неподалёку не всё в порядке, — ответил я.
— А что такое?
— Где-то машина буксует. Вот, видно, достаётся шофёру!
— Машина? — переспросил врач. Мне показалось, что он помрачнел. — Ну, давайте быстрее.
— Куда торопиться? — спросил я.
Врач ничего не ответил и стал накладывать кашу на тарелки. Когда я приготовился опустить ложку в дымящуюся кашу, снаружи послышался скрип шагов.
— Так, — сказал врач и отложил ложку.
Полог откинулся, и в палатку пролез человек. На нём был промасленный, когда-то белый полушубок, подпоясанный ремнём. Пот грязными струйками стекал с его лба на лицо. Ушанка была сдвинута на затылок, и виднелись слежавшиеся на лбу волосы.
Он стоял у входа в палатку, и возле его валенок от тающего снега сейчас же образовалась лужа. Он смотрел своими воспалёнными глазами на нас и, как мне казалось, никого не видел.
Наконец он спросил хрипло и невнятно:
— Здесь… чего?
Я сразу понял, что это шофёр с той машины.
— Санчасть, — ответил врач.
— Медики… — хрипло сказал шофёр. — А мне бы толкнуть… машину толкнуть… Самую малость. — Он говорил, ни к кому не обращаясь.
Он всё ещё стоял у входа, но я видел, как под влиянием света и тепла его взгляд проясняется. Потом шофёр сделал шаг к печке и протянул над ней руки. Я вздрогнул, увидя их. Кисти были ало-фиолетовые, распухшие, как бочки. Волдыри на них были видны даже издалека.
— Опустите руки и идите сюда, — резко сказал врач.
Затем он повернулся и потормошил спящего на нарах фельдшера.