Это было в Ленинграде. У нас уже утро
Шрифт:
За окном на покрытой снегом площади высился Исаакий.
— Помнишь, как мы любили смотреть из окна на собор? — спросил я.
— Да. В белые ночи.
— Сейчас совсем как в белую ночь. Даже окно не замёрзло.
Мы стояли у окна и смотрели на площадь. Я обнял её и поцеловал. Мне хотелось стоять так всегда и не разжимать рук. Она смотрела мне прямо в глаза, и я смотрел в её глаза. Это и было счастье. Потом мы сели на диван. Говорили о чём-то совсем неважном: мы привыкали друг к
— Ты была у Ирины? — спросил я.
— Нет. Я весь день прождала тебя в номере. Как я благодарна этому долговязому корреспонденту. Ведь это он сказал мне о тебе. Но, бог мой, как он перетрусил, когда я сказала, чтобы он немедленно повёл меня в твою комнату! — Она рассмеялась. У неё был глухой и немного печальный смех.
Я снова поцеловал её. У неё были холодные губы.
— Тебе холодно? — спросил я. Потом снял с неё валенки и закутал ноги одеялом.
— Здесь очень холодно, — ответила она и закрыла глаза. — И знаешь, что мне кажется? Мне кажется, что я плыву в тёплой реке и попала в водоворот, такой медленный, и он так приятно кружит меня, и всё ясно, и дальше не надо плыть.
— Ты устала, дорогая? — спросил я.
Она открыла глаза.
— Нет. — Она улыбнулась. — Отчего мне устать, когда я весь день сижу и жду тебя?
— Голодная?
— Нет, почему же. Я получила паёк на два дня.
— Подумать только, — сказал я, — как много надо мне у тебя узнать. Ты столько пережила!..
— Не сегодня, милый. Поговорим завтра. Сегодня пусть будет так, будто мы никогда не расставались.
— Хорошо, — ответил я. — Это нетрудно. Ведь на самом деле мы никогда не расставались.
Я был счастлив, но думал о другом безмерном счастье. Мне хотелось, чтобы эта наша разлука была последней и чтобы мы никогда больше не расставались. С этой женщиной я чувствовал себя готовым на любой труд и любой подвиг. Раньше она была моим сердцем, моей любовью. Сейчас она стала источником моего мужества.
— О чём ты думаешь, милый? — спросила она.
— О том, какое было бы счастье больше не расставаться.
— Это же невозможно! Послезавтра я должна ехать в часть. Два дня я выпросила в санупре. День уже прошёл.
— Ты получишь ещё три, — ответил я и рассказал о встрече с Корнышевым.
— Целых три дня? — Она внезапно захлопала в ладоши, как ребёнок. — Целых три дня вместе?
Я стал целовать её холодные пальцы.
— Постараюсь приехать к тебе в часть, — сказал я. — Очевидно, я ещё некоторое время пробуду в Ленинграде.
— Ты был у меня, за Нарвской?
— Был. Дом почти разрушен. Я с трудом отыскал твою комнату. У окна, где мы с тобой пили чай, сидит артиллерийский наблюдатель Мухтар Тажибаев. Я тебе как-нибудь расскажу о нём.
— Ты, наверно,
— Сейчас кажется, что нетрудно. Сейчас мне кажется, что я отыскал бы тебя где угодно.
Она нагнулась и поцеловала меня в затылок.
— Как ты думаешь, — сказала она, — когда кончится война?
— Не знаю. Думаю, что через год. Или полтора.
— Какой это будет чудный день!.. Просто не верится. Что ты будешь делать в первый день после войны?
— Поеду в Ленинград.
— Ты же живёшь в Москве!
— Мы будем жить в Ленинграде. Я думаю, что теперь нигде не смогу жить, кроме Ленинграда.
Мы молчали. Внезапно она рассмеялась.
— Что ты смеёшься?
— Нет, просто так. Я вспомнила, какой растерянный вид был у твоего корреспондента. Как его фамилия?
— Ольшанский.
— Ей-богу, он почему-то не хотел допустить мысли, что я твоя жена.
— Дурак!
— Но ведь он прав. Я ведь и правда не твоя жена.
— Ты мне больше чем жена.
— И ты мне больше чем муж. Поэтому мне и смешно.
Она положила руку мне на лоб. Рука была по-прежнему холодной.
— Тебе всё-таки холодно, Лидуша, — сказал я. — Ложись в постель. Раздевайся и ложись.
Я встал и отошёл к окну. Когда обернулся, она сидела по-прежнему, обхватив колени руками.
— Я… я не хочу спать, — сказала она тихо. — Лучше посидим вдвоём.
Она смотрела на меня, и я заметил испуг в её глазах. Потом она резко встала и стала расстёгивать пуговки на гимнастёрке. Подошла ко мне.
— Ты был… на Ладоге? — тихо спросила она.
— Да, — твёрдо ответил я. — Я был в палатке, где ты жила. И разговаривал с ним.
— Ты… ни о чём не хочешь спросить меня?
— Нет, — уверенно сказал я и поцеловал её. Я увидел слёзы на её ресницах и вытер их губами.
…Было тихо и светло, как в белую ночь. Мы лежали в постели. Потом я услыхал звуки рояля. Лида тоже услышала их.
— Что это? — спросила она. — Рояль?
— Да, — сказал я. — Это Чайковский. Старик один играет. Музыкант. Я услышал его в первую ночь, когда приехал.
— Я уже не помню, когда слышала музыку… Какие торжественные звуки!
— Мне они казались страшными. А теперь кажутся радостными.
— И мне тоже. Интересно, который теперь час?
— Не знаю. Мне вообще кажется, что времени нет.
— И мне тоже. Теперь мне хочется спать, но я боюсь.
— Боишься?
— Да, я боюсь, что усну и перестану чувствовать счастье.
Я обнял её.
— Спи, Лидуша, — сказал я, — спи и не бойся. Ничего не бойся, когда мы вместе.
— Я хочу ничего не бояться. И всё же немного страшно.