Это мы

Андес Марсия

Мы встречались с ним больше трёх месяцев. Он классно целовался. Я помню это лучше всех – поцелуи. Это мне казалось таким запретным и прекрасным, что я сходила с ума от его губ.

А потом умерла мама, и мы всей семьёй переехали в Лос-Анджелес.

Иногда мне кажется, что меня наказал Бог за эти «запретные» поцелуи. В такие моменты я ненавижу себя и Джулиана. Я ненавижу весь мир.

Следующие три года я прожила в какой-то депрессии, и мне было не до отношений. Никто и не предлагал. Никто мне и не нравился.

Я закрываю глаза и трясу головой, надеясь,

что навязчивые стоны оставят мою голову в покое, чувствую, как по виску к подбородку стекает капля пота: ещё больше хочется под холодный душ. Я сильнее сжимаю руками «Пандемониум» и плетусь в сторону своей комнаты. Я захожу внутрь и открываю шкаф, начиная вглядываться в груду своей одежды, половину из которой я даже не ношу. Достаю из глубины сарафан и прикрываю дверцу.

Стоны за стенкой не прекращаются, и мне кажется, что их кровать начинает биться о стену. Они в этом доме тонкие, поэтому всё прекрасно слышно. Я даже иногда по ночам могу разобрать слова моей сестры, когда она болтает по телефону. Почему-то становится смешно, и я, убивая в себе эту улыбку, спешу в сторону ванной. В руках всё ещё обитает «Пандемониум» и лёгкий сарафан цвета бирюзы.

Кладу книгу на стиральную машину и включаю воду, которая сразу заглушает возню в комнате Макса.

Несколько холодных капель попадает мне на руку, пока я снимаю с себя потную одежду и бросаю её в корзину для грязного белья. Накрываю «Пандемониум» полотенцем, чтобы на него не попали случайные брызги, стягиваю купальник и становлюсь под ледяной душ, от которого на моей коже тут же вскакивают мурашки, а волосы на руках встают дыбом. Это ещё ничего, зато на жаре будет просто потрясающее самочувствие, по крайней мере, в течение следующего часа.

Я закрываю глаза и подставляю потоку своё лицо, волосы быстро намокают, а губы немеют. Кажется, будто мозг навсегда отказывается работать и превращается во что-то неприятное и противное, постепенно начиная болеть. Я ловким движением поворачиваю кран и делаю поток воды немного теплее – теперь не так холодно.

Я думаю о книге, которая лежит под полотенцем на стиральной машине и ждёт, когда я снова её раскрою и продолжу читать, о полюбившемся мне парне из этой книги, который погиб ради своей любимой, хотя я в это не хочу верить; о главной героине, которая потеряла свою любовь; о брате, который ни разу не читал этот роман и который прямо сейчас за стенкой занимается сексом; о папе, что пропадает каждый день на работе; о сестре, которую я не видела уже три дня. О маме…

И о том парне, которому я должна четвертак.

Хотя я не хочу о нём думать. Совсем-совсем.

Или хочу?

Я фыркаю, когда вода попадает в нос, и наклоняю голову – капли стекают по лицу и растворяются в потоке общего водоворота. Прислоняюсь рукой к плитке – пальцы быстро скользят по ней, оставляя красивый отпечаток своей жизни.

Я снова вспоминаю маму. Она всегда проводила в душе целую вечность, помню, как мы с братом ждали часами, когда она освободит ванную, а когда она, наконец, выходила, появлялась сестра и без очереди лезла вперёд.

Макс вечно возмущался, что ему приходится принимать душ последним.

Папа всегда молчал.

Последний раз подставляю лицо под струю воды и поворачиваю кран. Немного медлю, а потом осторожно ступаю мокрыми ногами на пол, быстро хватаю полотенце, которое прячет «Пандемониум», и начинаю вытирать свою кожу. С волос продолжает стекать настырные капли и скатываться по спине, поэтому я подсушиваю волосы этим же полотенцем и бросаю его в сторону корзины – оно приземляется на мои грязные вещи.

Я надеваю купальник и поверх него сарафан, хватаю книгу и с мокрыми волосами выхожу в коридор. Стонов больше не слышно, наверное, я слишком долго пробыла в ванной, раз они успели закончить. Положив роман на тумбочку, я подхожу к зеркалу, замечая, как из своей комнаты выползает брат.

– О, Максимус, – я лукаво улыбаюсь, продолжая поправлять мокрые волосы.

– Заткнись, Лина! – я поворачиваюсь к нему: его глаза сияют странным блеском, лицо раскрасневшееся от бурных событий последнего часа. Он стоит в одних шортах и светит передо мной своим идеальным торсом. – Сколько раз я просил тебя не называть меня полным именем? Оно ужасно!

– А по мне, красивое имя, – пожимаю плечом, чувствуя, как по виску скатывается капелька воды. – И где твоя подружка?

Прохожу мимо него, направляясь в сторону своей комнаты. Макс плетётся следом за мной.

– Она не моя подружка, – парень довольно улыбается. – А где Алексис?

Я захожу к себе и подхожу к комоду, боковым зрением замечая, как брат прислонятся к косяку плечом.

– Не знаю, я её дня три не видела, – я поджимаю губы. – Папа звонил, сказал, что соседка услышала, как ты вопишь, – я пожимаю плечом и достаю оттуда лёгкое покрывало. – Видимо, вопил не ты, – продолжаю улыбаться.

– Ну, я уж точно не «вопил», – усмехается он. – Это Джулия. Она уже ушла.

– Так быстро? – я удивлённо вскидываю бровь.

– Ну, да, – брат мечтательно прикрывает глаза. – Она здесь отдыхает. Почему мне нельзя завести курортный роман?

– А я что тебе запрещаю? – я прохожу мимо него. – Ты и так каждый день девчонок меняешь…

– И не каждый день. Я же не виноват, что все они такие красивые. А ты где была? – Макс провожает меня взглядом.

– Нашёл бы себе для серьёзных отношений кого-нибудь, – бросаю я. – В книжном, – я вдруг вспоминаю о таинственном незнакомце, о своей покупке и резко останавливаюсь, поворачиваясь в сторону брата. – Двадцать пять центов одолжишь?

– А зачем тебе? – он вскидывает бровь.

– Один парень в гавайской рубашке доплатил за книгу, – я хмурюсь и прикусываю губу. – Надо бы отдать, если вдруг встречу…

– И как его зовут? – Максимус хмыкает, наверное, представляя меня с мальчиком.

– Не знаю. Он так быстро сбежал… – я умолкаю.

Сбежал… Так глупо прозвучало.

– Здесь полно туристов в гавайских рубашках, – брат улыбается, словно говоря, что я вряд ли его теперь найду. – Хотя у меня завалялся четвертак.