Это сказка!
Шрифт:
Мы звездная память друг друга…
Слезы лились у всех. Мы плакали, как дети, не стесняясь друг друга…
На следующий день я занялся оформлением попечительства. Я летал из одной организации в другую, собирал кучи всевозможных документов, справок, заверял у нотариусов, у главврача диспансера и т. д. В сборе этих бумажек на различных уровнях мне помогали многочисленные Сашкины друзья, его знакомые и друзья знакомых. Тамара слабой рукой подписывала одну бумажку за другой. Она ушла из жизни в тот день, когда я полностью оформил попечительство.
На следующий день мы с Юркой улетали. Юрке я сказал, чтоб он взял лишь самое памятное и дорогое для него:
– Одежду возьми только на весенний сезон. В Питере все купим. Ты вон растешь не по дням, а по часам.
В Пулкове нас с Юркой должен был встречать Генка Бояринов, тот самый «питерский интеллигент».
Мы прилетели в 11 часов вечером. В воздухе привычно пахло морской свежестью и весной. Наступил уже месяц март. Генка проворно закинул чемодан и сумки в багажник и повез нас ко мне домой на Фрунзенскую.
Я показал Юрке его комнату. Раньше там жил мой младший сын Стас. С тех пор как он женился и стал жить отдельно от нас, в ней почти ничего не поменялось. Неверно, не от нас. Он уехал от меня. Аннушка к тому времени умерла. Опять неверно. Она переселилась в другой мир в результате обширного инфаркта три года тому назад. И я остался один. Да, что ж такое?! Опять неверно. Человек, любой человек, никогда и нигде не остается один. Другое дело, что он может чувствовать себя одиноким. Чувствовал ли я себя одиноким? Нет. Во-первых, я знал, что я не один, во-вторых, у меня – трое детей и все здесь в Питере, у меня – двое внуков и две внучки – Сашка, Мишка, Анюта и Тамара; все родные до боли имена. Средний сын мой Володька поначалу почти полгода каждый вечер заскакивал ко мне, он рядом со мной через один дом живет, да и другие дети и внуки не забывают меня.
Итак, в комнате, где жил Стасерман (так иногда его дразнили мои старшие детки), находились: длинный и широкий письменный стол, компьютер, кровать, шкафы, настенный турник, цифровое пианино и даже, сохранилась клетка, в которой раньше обитал всеми любимый джунгарский хомячок по кличке граф Сяпэрский. Стас закончил музыкальное училище и сейчас служит в оркестре (словосочетание «работает в оркестре» звучит дико); по воскресным дням он часто поет на клиросе в одном из известных храмов Петербурга. Я часто бываю там – иногда один, иногда с детьми и внуками.
– Вот твой кубрик. Располагайся, тебе здесь все знакомо.
– Угу. Я – спать, – буркнул устало Юрка.
Мы с Генкой пошли на кухню. Генка быстро достал из своей сумки три!! бутылки водки.
– Геннадий, Вы шо?! – воскликнул я.
– Это ж, за Саню! – убедительно и веско произнес Генка. И я решил, что не стоит возражать и как-то влиять на предстоящий процесс…
Последнюю
Проснулись мы от запаха и шипящих звуков, приготовляемой яичницы. У плиты возился Юрка, на столе было все убрано, оставалось чуть больше трети недопитой водки и две чистые рюмки. Мы с Генкой опрокинули по одной, закусили яичницей и Генка выскочил в коридор.
– Я – на работу. Машину заберу вечером, – крикнул он, надеваясь на ходу.
– Вечером. Только завтра, – сказал я, помахивая ключом зажигания от его машины.
Генка не стал возражать, его ответом был стук быстро спускающихся ботинок по лестнице.
– У меня осталось еще два дня отпуска. Пойдем, Юрка, гулять по Питеру, – предложил я ему. – В гимназию пойдем устраиваться завтра. Лады?
– Лады, – согласился Юрка. – Что нам делать в Новом Орлеане в пять часов утра?
Я усмехнулся и хлопнул Юрку по плечу. Это была цитата из набора многих наших с Саней фраз, понятых далеко не каждому. Реплика эта была из какого-то, кажется, американского фильма, где один буржуин-капиталист агитирует собравшихся ковбоев поучаствовать в строительстве железной дороги. И вот он говорит следующее: «Представляете, Вы садитесь вечером на поезд и в пять часов утра Вы уже в Новом Орлеане». На что ему один из извозчиков дилижансов, предчувствуя свое скорое разорение, говорит: «А, что делать в пять часов утра в Новом Орлеане?».
Мы гуляли долго – часов восемь; заходили в кафе, кондитерские, сидели на лавочках в сквериках, кормили голубей и вездесущих наглых воробьев.
«День такой хороший и Георгий крошит хлебный мякиш сизым голубям», – пропел я. Юрка улыбнулся и, как мне показалось, уже без грусти в глазах. Я без устали рассказывал ему о достопримечательностях, встречавшихся на нашем пути, этого замечательного и удивительного города-музея под открытым небом. Этот чудо-город сразу завораживал и покорял всех. Возвращаясь домой, мы проходили мимо зоомагазина и Юрка вдруг попросил:
– Дядя Миш, а давай купим хомяка.
Мы зашли в магазин, Юрка выбрал, конечно же, джунгарского хомяка; купили также корм, соляной камень, опилки.
Мы вернулись домой в семь вечера. В квартире было свежо, чисто, из кухни доносились приятные запахи. Зайдя на кухню, первое, что бросилось нам в глаза – это большая тарелка с высоченной стопкой блинов и белый лист бумаги, лежащий посредине обеденного стола. Любаня, зная, что я не очень люблю эсэмэски, всегда старалась оставлять записки. В записке, в письме ты всегда видишь душу, настроение человека; эсэмэска – мертва по эмоциональным качествам, она – просто информативна, хотя и пытаются ей придать эмоциональную окраску смайликами, кривыми скобками, обозначающими улыбку.
Конец ознакомительного фрагмента.